– Следователь, – сказал он, его голос был тихим, лишенным интонаций. – И…
Он перевел свой бесцветный взгляд на Ариона, и в нем на долю секунды мелькнул проблеск интереса, как у энтомолога, обнаружившего новый, любопытный экземпляр.
– Консультант, – закончил за него Арион.
Роман едва заметно кивнул.
– Отец сообщил мне о случившемся. С Решетниковым. Весьма… любопытный феномен.
– Любопытный? – переспросил Макаров, сдерживая раздражение. – Убит человек, а вам любопытно?
– Разве нет? – Роман прошел к одному из стеллажей и провел тонким пальцем по корешку книги. – Смерть сама по себе банальна. Это биологический факт. Но смерть, обставленная как ритуал, как эстетическое заявление, – это уже совсем другой уровень дискурса. Это превращение грубой материи в символ.
Он говорил так, будто читал лекцию. Его не интересовала жертва, его не интересовал убийца. Его интересовала концепция.
– На зеркале была надпись, – сказал Арион, вступая в эту интеллектуальную игру. – Цитата.
– Да, отец упомянул, – Роман посмотрел на Ариона чуть внимательнее. – Какая-то фраза о возвращении похороненных тайн. Довольно избитый образ, не находите? Популяризированная психология для массового читателя. Хотя, должен признать, в данном контексте она обретает определенную ироничность.
– И в чем же ироничность?
– В том, что у людей вроде Решетникова не бывает тайн. У них бывают только папки с компроматом. Тайны – это нечто иррациональное, живущее в душе. А у него была не душа, а картотека. Так что наш убийца, скорее всего, – сентиментальный дилетант. Он пытается говорить на языке символов, но пользуется при этом лексиконом из дешевых триллеров. Возможно, это кто-то из обиженных клиентов. Кто-то, чью примитивную драму Решетников низвел до юридической формулы. И теперь этот кто-то пытается вернуть своей трагедии утраченный пафос.
Он говорил легко, отстраненно, будто решал шахматную задачу. Он уже выстроил несколько теорий, взвесил их, отбросил слабые. И во всем этом не было ни капли сочувствия, ни грамма человеческого участия.
– А может быть, – сказал Арион, глядя прямо в его прозрачные глаза, – это послание не о тайнах Решетникова. А о тайнах семьи Ордынцевых.
Роман замер. На его тонких губах появилась тень улыбки, холодной, как свет луны на лезвии ножа.
– Это, – произнес он медленно, – уже более интересная гипотеза. Но, боюсь, и она неверна. У нашей семьи нет тайн. У нас есть мифология. А это, согласитесь, совершенно разные вещи.