– Ну, что скажешь? – спросил он, усаживаясь в кресло и глядя на Ариона снизу вверх. – Кроме того, что наш парень – начитанный психопат.
Арион стоял у окна, глядя на мокрый город.
– Он не психопат, – ответил он тихо, почти про себя. – Психопат получает удовольствие от хаоса. Этот же получает удовольствие от порядка. Идеального, выверенного порядка. Здесь нет ничего случайного.
– О чем ты? Он утопил мужика, а потом искупал в чернилах. Где тут порядок?
Арион обернулся. В его глазах Макаров увидел холодный, отстраненный блеск, который так раздражал его много лет назад, но который был ему так необходим сейчас.
– В деталях, Макаров. Порядок всегда в деталях. Твои люди ищут волосы, отпечатки, волокна. Ты ищешь мотив – деньги, месть, шантаж. А нужно смотреть на то, что здесь оставлено, а не кто это оставил.
Он подошел к журнальному столику. На нем стояли пустые коробки из-под картриджей.
– Какие чернила? – спросил он.
– Какие-то японские. Дорогие. «Kuroshio ink», – Макаров сверился с записной книжкой. – В переводе что-то вроде «Черное течение». И что с того?
– С того, что это не просто чернила. Это метафора. «Черное течение» – это название мощного теплого течения у берегов Японии. Сила, которая несет свои воды через весь океан. Он говорит нам, что это не единичный акт. Это начало течения, которое уже не остановить. И оно теплое, Макаров. Оно идет изнутри системы.
Макаров устало потер переносицу.
– Арион, ради всего святого…
– А помада? – перебил его Арион, не давая следователю погрузиться в скепсис. – Ты обратил внимание на марку? Твои эксперты уже определили?
– Определили. Какой-то французский люкс. Оттенок называется «Coeur Brisé». «Разбитое сердце». Ты ведь это хотел услышать? Что ж, поздравляю. Мотив – несчастная любовь. Женщина мстит юристу, который вел ее бракоразводный процесс. Дело закрыто, всем спасибо.
В голосе Макарова звучал сарказм, но Арион его проигнорировал.
– Не любовь. Это не о любви. Это о страдании. Он выбрал этот оттенок не случайно. «Разбитое сердце», нанесенное на зеркало. Зеркало – символ самопознания, души. Он говорит, что чья-то душа разбита. И он показывает нам это.
– Он? Ты думаешь, это мужчина? Из-за помады все мои ребята ищут женщину.
– Конечно, мужчина. Женщина бы не стала использовать дорогую помаду, чтобы писать на зеркале. Она бы ею пользовалась. Это мужской жест. Театральный. Демонстративный. И он насмехается над нами, Макаров. Он подсовывает нам очевидные «женские» улики, зная, что мы за них уцепимся.