А я осталась – с этой встречей, как с меткой на сердце.
Это не был страх. Нет.
Это был знак.
Что не всё здесь принадлежит хану.
Что кто-то в этой проклятой степи – узнал меня. И признал.
***
Утро пришло не светом – тяжестью. Оно не озарило небо, а надвинулось, как хмель после злого вина: вязкое, мутное, с привкусом беды. Воздух стоял густой, как если бы степь накрыли парчой дыма, и в нём не хватало дыхания, как в церкви перед погребением. Я лежала, связанная, как всегда – руки под животом, ноги скручены туго, верёвка натирала щиколотки до крови, и даже когда я спала, я чувствовала эти узлы, как клеймо, как насмешку, как доказательство, что мне больше не принадлежит даже тело.
Но в этот день… было иначе.
Он вошёл, не проронив ни слова, и глаза его были такие, будто он уже похоронил всё живое. Я притихла, не смея дышать, ожидая привычного: еда, затем узлы, затем снова темнота. Но он подошёл, встал на колени – и медленно, молча, развязал меня. Сам.
Он даже не смотрел на меня – и в этом молчании было страшнее, чем в тысяче угроз. Он просто поднялся и вышел. Как будто больше я не стоила даже связывания. Как будто ему стало всё равно, уйду я или умру. Или… может, он знал, что я не уйду.
– Попытаешься бежать – поймаю и отрежу палец…Попытаешься еще раз – отрежу второй.
Я осталась одна. Свободная.
И от этого – в сто раз более пленённая.
Я приподнялась, ноги затекли, запястья саднили. Руки дрожали. Сердце билось в горле.
И всё же я вылезла. Из тени. Из страха. Из шкуры.
Я подняла полог шатра – и шагнула наружу.
И сразу – тишина. Такая, что даже ветер словно слушал.
Воины сидели по кругу, как обычно, но никто не ел, никто не громко говорил, никто не смеялся.
Они смотрели на меня.
Все.
Одновременно.
Не нагло, не вызывающе – но с тем вниманием, с какой смотрят на огонь, в который вот-вот бросишь живое.
В их глазах было неприкрытое любопытство. И…похоть.
И тут налетел ветер.
Резкий, ломаный, со свистом. Он пронёсся между шатрами, подняв пыль, запах коней, и… что-то ещё. Я вдохнула – и почувствовала гарь. Настоящую, пронзительную, как в день, когда сгорел амбар у деда. Но в небе – ни дыма, ни золы. Только вкус. И память. И предупреждение.
Что-то зашевелилось внутри. Живот сжался, как перед криком.
Мне стало страшно.
Так, как не было с первого дня.
Потому что теперь я была не просто пленницей – я была свободна.