Я лежала, скрючившись, и с каждым его словом внутри меня что-то ломалось – не кость, не плоть. Имя. Память. Дом. Всё, что делало меня собой. Я не плакала – слёз не было. Только сжалась вся, как зерно перед молотом.
Он опустился на колени рядом, схватил за лицо, крепко, грубо, и прошептал:
– Ты будешь смотреть мне в глаза. Пока не научишься бояться так, чтобы даже дыхание твоё было моим.
И я смотрела.
Сквозь боль. Сквозь унижение. Сквозь ненависть.
Я не просила. Не умоляла.
Но в тот миг что-то во мне умерло.
А значит – родилось другое.
Не княжна. Не женщина. Не дочь.
А зверь. Без рода. Без племени.
Зверь, что ждёт своего часа – и не забудет.
Ночь стояла глухая, вязкая, как степная грязь после летнего ливня – небо не пело, звёзды не светили, только ветер гнал сухие мысли меж холмов, нашёптывая что-то древнее, чужое, от чего у меня по коже ползли мурашки, словно мелкие духи бежали следом. Я лежала, укутавшись в шкуры, но тепло не шло в тело – жар костра остался снаружи, а внутри рос лёд.
Шатёр казался живым. Он дышал. Ткани чуть колыхались, как плоские груди умирающей ведьмы, что выдохнула проклятие, но не умерла. Вдруг – щелчок. Хруст. Тихий, будто ломается стебель, но в нём было что-то большее – звериное. Настоящее. Я напряглась, и в тишине своего страха расслышала: шаг.
Шаг в траве. Не копыто. Не сапог. Мягкий, хищный, осторожный.
Я медленно, едва дыша, отогнула край шкуры и заглянула в щель.
И он был там.
Волк.
Настоящий. Не сон. Не дух. Не метафора.
Серый, как зола в золе.
Огромный. Широкогрудый. Молчаливый, как старый воин, переживший тысячу битв.
Он стоял в нескольких шагах от шатра, не двигаясь. Не прятался, не пугал. Просто был.
Глаза его не сверкали, как у зверя – нет. Они были матовыми, выцветшими, как у стариков, что жили слишком долго, чтобы чему-то ещё удивляться. Он не рычал. Не приближался. Но смотрел на меня, будто видел не пленницу – душу, искривлённую болью.
Мы смотрели друг на друга.
И в этот миг весь мир сузился до этой щели в шатре и этих двух глаз, полных степи, голода, памяти.
Во мне замер крик. Замер страх.
И что-то – внутри – повернулось.
Он знал.
Я не знаю, как, но он знал.
Что я сломлена. Что я жива. Что я опасна.
Он знал – и не осудил.
А потом – как пришёл, так и ушёл.
Медленно развернулся, махнул хвостом, и растворился в темноте, как тень, что не должна была показаться, но показалась.