Они сталкивались с ним, спорили, обогащались в собственных рассуждениях. Он воспринимал людей в высшей степени удивительно и великолепно. Он восхищался каждой чужой мысли, чужой удачной строчке. Он принимал все это с восторгом. Они были «целителями» его душевных сил. «Тот, кто любит Пушкина, тот уж непременно сам редкий человек» – так сказал о нем Рылеев.
После встречи с Пестелем, Пушкин записал в своем дневнике, что это умнейший человек, какого он только видел:
На руль склонясь, наш кормщик умный
В молчанье правил грузный челн.
Он совершенно искренне сравнивал свой поэтический дар с с талантом Кюхельбекера: «Мой брат родной по музе, по судьбе». А Дельвига он ставил выше себя:
Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши,
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво.
И в посвящении Дельвигу написал:
…вздохну в восторге молчаливом,
Внимая звуку струн твоих.
« А описание лифляндской природы! а утрь после первой ночи! а сцена с отцом! – чудо» – так оценивал Пушкин творчество Баратынского. Эта же душевная щедрость видна в письме Плетневу по поводу альманаха «Северные цветы»: «Я дал в них Моцарта и несколько мелочей. Жуковский пришлет сказку. Пиши Баратынскому, он пришлет сокровища». Пушкинская удивительная распахнутость, правдивая душевность выразительно льются в оценке поэзии Жуковского:
Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль,
И, внемля им, вздохнет о славе младость,
Утешится безмолвная печаль
И резвая задумается радость.
А встреча с осужденным Кюхельбекером около Боровичей, когда Пушкин кричал и грозил фельдфебелю, что напишет царю, если тот не даст ему проститься с другом и дать ему денег на дорогу…потом Пушкин напечает тайно от царя стихи Кюхельбекера…С самой надежной оказией – с женами декабристов – полетят в Сибирь к «преступникам» страстные и теплые послания Пушкина: «Бог помочь вам, друзья мои…». Там и прочитал адресованное ему послание Иван Пущин:
Мой первый друг, мой друг бесценный!
Молю святое провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!
Пущин не побоялся посетить ссыльного поэта в Михайловском, а когда Пушкина убили, написал: «Если бы я был на месте Дантеса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта – товарища, достояние России».