– Небось, Корнеич, – заметил князь, – егда проезжал мимо, сам зрел очами своима: башни, стены городов моих порушены по воле Батыя. Оборонять грады наши неможно. Заходи любой вор, грабь, насилуй беззащитный народ, а свои же бояре, да кто посильней, в ком совести отродясь не бывало, ещё иноземцу и помогут, заветы Христа вечныя запамятовав.
– Вот тако! – помолчав, добавил князь. – А ты в поход на тевтонца призываешь. Я за порог, а в мой дом – вор! Потом ведь, Корнеич, чрез литовски земли надо пройтить, а великий князь Миндовг спросит: «Куды прёшься?» Што я ему скажу? Он ведь теперича католик, немцам союзен, а я, получается, им всем союзен. Яко быть? Знай, Родион Корнеич! Я теперь король Галиции и Волыни, понеже корону королевскую, золотую, из рук папы Иннокентия принял. Да токмо толку-то? Мыслил, союзники войсками помогут противу Орды. Куды тамо! Оне плюют на меня – сам, мол, отбивайся. Вот таки, брат, дела у меня! Внемлю, што и у племянника Александра такожде, худо дела-то обстоят, хоша и бьёт он и литовцев, и тевтонцев. Уж не взыщите, братья, но с места не тронусь. Неможно мне!
После таких слов галицкого князя наступила ещё более тягостная тишина, и как-то странно было слышать за оконцем терема княжеского голубиное нежное воркование, чириканье драчливых воробьёв, а ещё слышно было гусиное, задумчивое гоготание с подворья, будто договаривались они меж собой о каком-то своём походе, неведомом человеку.
Даниил о чём-то задумался. Гринько медленно жевал холодную гусиную ногу, и на его невозмутимом лице ничего не читалось. Посланник понял, что подмоги от дяди, Даниила Романовича, его князю не дождаться. Тем не менее, бодро заговорил:
– Да мы с князем Александром особо-то и не имели надёжу, што помогу дашь, Даниил Романыч. Положение у тебя аховое, тяжкое, ведаем о том, понимание имеем. Ну, да ладно! Я вечерком в баньке у тебя попарюсь, да и айда! Утречком уж отбуду!
– Чево торопишьси-то, Родя? – как-то извиняюще пробурчал князь. – Погости хоша день-другой, с семьёй новой познакомлю, на охоту, на кабанов вот сходим….
Понимал князь Даниил, что не то говорит посланнику, неудобно как-то ему стало, тяжело на душе. Хотелось, ой как хотелось помочь племяннику, душа разрывалась, а вот руки связаны.
– Премного благодарствуй, Даниил Романович, – говорил, между тем, посланник, – но дела, сам внемли, не ждут! К Миндовгу еду, на север!