Он повернулся и заковылял вглубь квартиры, в маленькую комнатку-библиотеку. Подошел к стене, к антресоли под потолком. Достал ключик, встал на цыпочки, открыл замочек. Скрипнула деревянная дверца. Из темноты он вынул предмет – плотный сверток в грубой коричневой бумаге, перевязанный бечевкой. Размером с тубус, но тяжелее.
Моисей Карлович бережно передал сверток Павлу. Его рука дрожала.
– Держи. Картина. И письмо внутри. – Он наклонился ближе, и Павел почувствовал запах старого табака и чего-то горького, химического. Шепот старика был еле слышен, но каждое слово врезалось в память: – Он боялся не зря. Они придут. И за этим. Смотри в оба, Павел Витальевич. Оба глаза – в оба. Доверяй только себе. И… – он запнулся, – и тому, что увидишь сквозь.
Павел взял сверток. Он был плотным, весомым в руках, излучал холодок тайны и опасности. Сердце бешено колотилось. "Они придут". Кто? Убийцы? Те, кто устроил кошмар в квартире Саши? И что значит "то, что увидишь сквозь"? Намек на стереограмму?
Старик больше ничего не сказал. Он лишь открыл дверь и кивком показал на выход. Его лицо снова стало закрытым и недовольным, но в глазах читалась тревога.
– Спасибо, – глухо произнес Павел, крепче прижимая сверток.
Он вышел на лестничную площадку. Дверь 37 захлопнулась, замки щелкнули один за другим. Павел стоял спиной к страшной двери квартиры 49, держа в руках последнее наследие брата. Дождь стучал по крыше подъезда. Питерский холод пробирал до костей, но внутренний холод от свертка и слов старика был куда глубже. Он спустился вниз, вышел на улицу. Влажный ветер обжег лицо. Он не знал, где остановиться, что делать дальше. Он знал только одно: игра началась. Игра в ребусы закончилась смертью. А теперь началась игра на выживание. И первая фишка – тяжелый сверток с картиной и письмом – была у него в руках. Шаг сделан. Обратной дороги не было.
Глава 2: Наследие безумия
Сырой питерский ветер, словно назойливый попрошайка, пробирался под воротник пальто, цеплялся за брюки, насквозь пропитывая холодом. Павел стоял на тротуаре, прижимая к себе драгоценный, но жутковато тяжелый сверток, и ощущал себя абсолютно потерянным. Гул машин, голоса прохожих, плач ребенка из коляски – все это сливалось в бессмысленный, давящий шум. Питер, некогда любимый город юности, теперь казался чужим и враждебным лабиринтом, где за каждым углом таилась невидимая угроза. Слова Моисея Карловича – «Они придут. И за этим» – звенели в ушах навязчивым, ледяным эхом.