Молчать и умалчивать, вот чему я хорошо научился за последние три года, подумал Муравицкий, а Демьян Ильич, позабыв о коньяке, смотрел за окно, на липы и каштаны, высаженные ещё в прошлом веке. Видимо, затянувшееся молчание нисколько его не тяготило. Муравицкий размышлял о конъюнктуре слова и молчания, думал, что промолчи он в нужный момент, и не довелось бы ему оказаться главным врачом этой крупной, но захолустной больницы. С другой стороны, если бы его неосторожные слова были бы произнесены лет семь назад, даже должность фельдшера в лагерной больничке показалась бы ему заманчивой. Он должен быть благодарен, говорили ему, ведь он сохранил не только свободу, но и возможность заниматься любимым делом, пусть и вдалеке от научных центров.
Когда Муравицкий узнал, что в его больницу едет из Москвы, из института нейрохирургии какой-то высокий медицинский чин, он был сильно удивлён, недоверчиво рассматривая жёлтый бланк телеграммы с криво наклеенными полосками слов. В его больнице не было оборудования для нейрохирургических операций, и сама больница была обычной психиатрической лечебницей, каких много было создано после войны для лечения нуждающихся в психиатрической помощи, количество которых после войны многократно увеличилось по сравнению с довоенным временем.
О цели поездки в телеграмме ничего сказано не было, и Муравицкому оставалось только гадать, что же это за испытание, которое ему в очередной раз подбрасывает судьба. Времени до прибытия комиссии оставалось меньше суток, и Муравицкому пришлось подсуетиться, чтобы встретить москвичей достойно. Время прибытия в телеграмме было указано позднее, и встречать высоких гостей на станцию, до которой было десять километров, на больничном автобусе отправился сам Муравицкий.
Комиссия – одно название, на слабо освещённом перроне станции стояли всего три человека в военной форме, на плечах одного, бородатого и пожилого, тускло блеснули полковничьи звёзды. Несмотря на звание, приветствие было сугубо штатским.
– Демьян Ильич, – сказал бородатый, крепко пожимая Муравицкому руку.
Уже в трясущемся автобусе, раскинувшись на обтянутых красным дерматином сиденьях, Демьян Ильич кивнул на кобуру, висящую на боку у Муравицкого:
– Неспокойно тут у вас?
– Бывает, – сказал Муравицкий, – то «чёрные коты», то «лесные братья». Тут по лесам много всяких после войны пооставалось.