Первое, что бросается в глаза у Пети дома, – огромная лосиная голова (размером с наш холодильник), нависающая над рабочим столом его дедушки, профессора биологии. Квартира ненамного больше нашей, но по отделке и обстановке отличается от нее, как небо и земля, потому что важное положение Петиного деда позволяет ему ездить за границу. Она украшена не фарфоровыми сервизами и полированной мебелью из ГДР, а гравюрами, статуэтками и книгами по зоологии. Помимо колли, там живет новый хомячок, какая-то птица и несколько небольших рептилий в террариуме, который принадлежит Петиному младшему брату. Петин любимый том «Детской энциклопедии» – про экзотических животных, а мой – про дальние страны. Лучшими друзьями, правда, мы еще не стали: это случится в старших классах и на первом курсе в ходе неожиданных и необычайных происшествий.
Надя меняется. В двенадцать лет она начинает стричься гораздо короче. Она носит дефицитные синие чулки. Ее движения становятся более неторопливыми, сдержанными и осознанными. Тело больше не выглядит угловатым. Под школьной формой начинают угадываться очертания растущей груди.
Надя одна из первых девчонок, у кого она, в смысле грудь, появляется, тут же становясь предметом живых обсуждений со стороны мальчишек. Поскольку мой бесценный опыт, полученный в возрасте трех и четырех лет, к женской груди отношения не имел, я помалкиваю. Однажды на большой перемене Сережа, украдкой покуривая в туалете, рассказывает мне, что у Нади грудь больше, чем у других девчонок. Уличная мудрость гласит, что чем больше грудь, тем лучше, но Сережа утверждает, что у Нади она начинается с боков и вообще вислая, а это, по его мнению, явный недостаток. У других девчонок грудь маленькая, но стоячая, и Сереже они нравятся больше.
Мнение Сережи насчет женских бюстов мы уважаем, потому что он через дырочку в стене постоянно подсматривает за девчонками, переодевающимися после физкультуры. Об этой дырочке ходят легенды. Ее местоположение известно лишь избранным. Сережа уверяет, что каждое лето ее заштукатуривают, но в сентябре снова расковыривают. После перемены, уже в классе, я поворачиваюсь к Наде, пытаясь представить себе ее большую грудь, и ловлю на себе ее взгляд. На этот раз Надя не опускает глаза, и я отворачиваюсь.
В тот вечер я долго не могу уснуть. Передо мной стоит почти осязаемый образ Нади; ее лицо стало каким-то другим, и она смотрит на меня незнакомым, нежным взглядом. Все это совершенно не вяжется с неаппетитным описанием Надиной груди, услышанным от Сережи, известного любителя подсматривать в щелочку. Лучше бы он мне ничего не рассказывал, потому что теперь я не могу представить себе Надю без странной, обвисшей груди, которую ни разу не видел.