Все было исполнено с той же ледяной, ритуальной точностью. Саму Власову нашли в ее огромной, похожей на сцену, спальне. Она лежала на кровати, убитая тем же способом – снотворное в бокале дорогого шампанского. Но главная инсталляция ждала их в другой комнате. В той, которую Власова, по словам ее помощницы, использовала как личный спортзал.
Дверь была приоткрыта. Когда Арион и Макаров вошли, они увидели, что комната была полностью преображена. Никаких беговых дорожек и тренажеров. Их вынесли и аккуратно поставили в коридоре. Вместо этого комната была превращена в идеальную детскую. Стены были выкрашены в нежно-голубой цвет, на полу лежал мягкий белый ковер, повсюду были расставлены дорогие игрушки – плюшевые медведи, конструкторы, пирамидки. А в центре, под дизайнерским светильником, похожим на облако, стояла белоснежная колыбель из резного дерева.
Арион медленно подошел к ней. Сердце стучало глухо, как в вакууме. В колыбели, на шелковых подушках, лежал манекен младенца. Совсем маленький, почти новорожденный. С пухлыми пластиковыми щечками и наивно распахнутыми стеклянными глазами. Он был укрыт кружевным одеяльцем. Вокруг него, в идеальном порядке, были разложены погремушки. Убийца не просто «подарил» ей ребенка, которого она так демонстративно не хотела. Он создал для него идеальный, стерильный мир. Мир, в котором ничто никогда не изменится. Младенец никогда не заплачет. Игрушки никогда не будут разбросаны. Мать никогда не проснется.
– Господи, – прошептал Макаров за его спиной. – Он становится все безумнее.
– Нет, – так же тихо ответил Арион, не отрывая взгляда от жуткой сцены. – Он становится все последовательнее.
Он опустился на колени у колыбели, словно молясь у этого чудовищного алтаря. Его взгляд скользил по полу, по игрушкам, ища ту самую деталь, которая должна была здесь быть. И он ее нашел. Под самой колыбелью, почти невидимый на белом ковре, лежал крошечный оловянный солдатик. Старый, еще советского производства. У него была отломана ручка, державшая ружье. И эта ручка была так же аккуратно, так же неумело приклеена на место, как и рука манекена-ребенка в прошлый раз.
Арион осторожно, пинцетом, поднял улику. Это была подпись. Визитная карточка. Я чиню. Я исправляю. Я возвращаю вещам их целостность. Его гипотеза больше не была гипотезой. Она стала страшной, доказанной теоремой. И Арион вдруг понял, что убийца не просто оставляет эти детали. Он оставляет их для него. Он знает, что только он, Арион, обратит на них внимание. Увидит в них не мусор, а ключ. Это был не просто спектакль для города. Это был их личный диалог. Диалог двух реставраторов. Только один чинил сломанные куклы. А другой – сломанные души. И было совершенно неясно, кто из них безумнее.