Пап, я не хочу больше об этом слышать.
Я знаю, да. Я сам не хочу об этом говорить. Но ты все равно слышишь. В школе.
Она с ужасом глядит на него. Папа! Ты же не…
Ходил к тебе в школу? Да. Я ходил. Вчера, но ближе к половине четвертого. Там уже не было никого из детей. Во всяком случае, я их не видел. Никто не узнает.
Она успокаивается. Немножко.
Я слышал, тебя донимали другие дети. Мне очень жаль.
Все не так уж и страшно, говорит она, взяв его за руку. Но ее лицо – свежая россыпь воспаленных прыщей на лбу – говорит совершенно другое. Эти прыщи сразу дают понять, что ее донимали изрядно. Тему отцов, заключенных под стражу, не поднимает даже Джуди Блум[1] (хотя, возможно, когда-нибудь поднимет).
Еще я слышал, что ты отлично справлялась, говорит Билли Халлек. Не обращала особенного внимания. Потому что если обидчики видят, что им удается тебя задеть…
Да, я знаю, хмуро отвечает она.
Мисс Ниринг сказала, что очень тобой гордится, говорит он. Это маленькая ложь. Мисс Ниринг такого не говорила, но она хорошо отзывалась о Линде, а это для Халлека значит не меньше, чем для его дочери. И ложь делает свое дело. Глаза у Линды сверкают, и впервые за время прогулки она смотрит прямо на Халлека.
Она так сказала?
Да, подтверждает он. Ложь дается легко и звучит убедительно. Почему бы и нет? В последнее время он только и делал, что врал.
Она стискивает его руку и благодарно улыбается.
Скоро они от тебя отстанут, Лин. Найдут себе другую жертву. Кто-то из девочек забеременеет, или у кого-то из учителей случится нервный срыв, или кого-нибудь из парней привлекут за торговлю травой или коксом. И тогда тебя снимут с крючка. Понимаешь?
Внезапно она обнимает его, крепко-крепко. Он решает, что она взрослеет не так уж быстро и что не всякая ложь идет во вред. Я люблю тебя, папа, говорит Линда.
Я тоже тебя люблю, Лин.
Он сжимает ее в объятиях, и вдруг у него в голове словно включается мощный стереоусилитель, и он снова слышит двойной удар, первый – когда передний бампер его «девяносто восьмого» сбил старуху цыганку в ярко-красном платке на всклокоченных волосах, и второй – когда большие передние колеса переехали ее тело.
Хайди кричит.
Ее рука падает с его колен.
Он еще крепче обнимает дочь и весь покрывается гусиной кожей.
– Сделать еще омлет? – спросила Хайди, прерывая его воспоминания.