Каждая стрижка в темноте стала не только искусством, но и актом манипуляции. Степан каялся лишь в том, что это стало его формой свободы. Он воспринимал своих клиентов не просто как малозначащие фигуры на резиночках, но и как подопытных, которым не хватает начертанного будущего. Их волосы путались между его пальцев. Он не мог препятствовать тому, что в нем нарастало захватывающее волнение, тишина которой вскоре оказывалась за пределами легитимных рамок.
С каждым новым мрачным снятием напряжения между стрижками, когда клиенты усаживались в кресло, он начинал понимать – истинная тьма заключалась даже не в ужасных приключениях, а в самом действии манипуляции с человеческой судьбой. У него был контроль, и он чувствовал, как все больше и больше естества уходит от его реальной жизни к нечто более тёмному и сложному.
Ночные смены стали экспериментом, который позволял ему разграничивать миры – мир, где он наполнен светом и красотой, и другой, где царит тьма и расплата. Однажды, пробуждая свою креативность, Степан начал вести записи, фиксируя свои мысли о том, как быстро он осваивал искусство. Но каждую страницу Степан безжалостно начинал историей, где он был не просто стилистом, а создателем образа, который мог стать для кого-то последним.
Не зная, что эти ночные смены являются лишь проекцией его внутренней борьбы, он оставлял светлую часть своей души за пределами этих тёмных часов. Погружаясь в них, он создавал образы не только из стеклянных салонов, но и из запечатанных в его сознании, которые давали толчок его эго. Каждый раз, когда он уходил ночью, одна и та же мысль проникала в суть его раскаяний: «Как легко руками парикмахера взять и сломать чужую судьбу, оставаясь при этом безразличным к тому, что происходит.»
В очертании ночной мглы, среди гибели и иллюзий, Степан продолжал прокладывать свой путь к тьме, не подозревая, что однажды ему придётся расплатиться за эту необузданную одержимость.
С каждым новым днем, проведенным в заключении между парикмахерскими креслами, тьма проникала глубже в душу Степана. Его ночные смены стали не просто временем для создания причесок, но и периодом, когда его жажда власти и контроля начала принимать осязаемую форму. Сначала это были лишь мимолётные мысли, но вскоре они стали превращаться в истинные намерения, причем весьма мрачные.