Почти в каждой электричке встречались мне контролёры. Я не продумывал заранее, как буду выходить из этой ситуации. Был готов к тому, что меня высадят из поезда и я буду дожидаться следующего. Но увидел, как это делают другие, и моментально подхватил: проходил в следующие вагоны, куда контролёры ещё не дошли, а на ближайшей остановке успевал перебежать по платформе назад – туда, где они уже побывали.
Так, не потратив на дорогу ни копейки, «зайцем» проехал я около пяти тысяч километров. Спал я обычно днём, в электричках, и контролёрам чаще всего приходилось меня будить. Ночами же бродил по неизвестным мне российским городам и наслаждался их видами. Если уж не суждено мне выехать за границу, думал я, так хоть на родную страну нагляжусь перед смертью.
А родная страна, как выяснилось, таила в себе столько неизведанной красоты, что даже я, много знавший о ней из книг и, казалось, ко всему готовый, не уставал поражаться. И по сей день, несмотря на ту бездну глупости, что толкнула меня на сие безумное путешествие, я с ностальгией вспоминаю его и мечтаю, хотя едва ли решусь, повторить. Путь мой пролегал с Московского вокзала через Вологду, Киров, Пермь, Свердловск, Тюмень, Омск и Новосибирск с пересадками во многих других, менее крупных и известных, но порой не менее прекрасных населённых пунктах.
Питался я скромно и к концу путешествия стал тощим, как отец. В долгие перерывы между электричками заходил на рынки и просил попробовать фруктов и ягод. Так, обойдя весь рынок, вполне сытно наедался. Прогуливаясь по улицам, внимательно смотрел себе под ноги и собирал упавшую мелочь – так за час можно было набрать на буханку хлеба, которой мне хватало на целый день. Каюсь: пару-тройку раз согрешил мелким воровством, незаметно утащив с прилавка продукты.
Мылся я прямо в речках, по ночам и не снимая одежды. Благо погода выдалась сухая и жаркая. Однажды удалось немного поспать на чердаке старого дома, накрывшись картонками из найденных на помойке коробок. В другой раз умудрился забраться под мост, где даже разжёг небольшой костёр. Я вёл жизнь бродяги, к которой прежде, как всякий цивилизованный человек, испытывал брезгливое отвращение. Словно все мои нестерпимые муки совести соскребались с меня вместе с наростом цивилизации, и то животное, которым я стал, не отвечало больше за поступки Терентьева-человека.