Если говорить о географии, то, наверное, у каждого человека есть своя маленькая, частная мечта, где бы он непременно хотел побывать. Вряд ли я ошибусь, если скажу, что у европейцев (а, возможно, не только у них) это будет Париж – город-праздник, город-любовь. Уверена, на земле нет другого такого города, о топографии которого мы так много знаем ещё до того, как впервые в нём оказываемся. И неважно, что в жизни всё не так романтично, и что в Париже есть всякое – мечта же. Я не знаю, как в других языках выражается эта мечта, знаю, как в русском: увидеть Париж и умереть. Масштаб просто мифологический, как жизнь за ночь с Клеопатрой. Какой же недоступной была эта мечта для русского человека, если так отчаянно – смерть за один только взгляд – она отразилась в языке. Ни с одной страной у нас не случилось такого романа, как с Францией. Это в общем. А в моём личном: ни один город я не вспоминаю с такой ностальгией, как Париж. Может быть, потому, что ни в одном я не жила так долго (целых две недели). Или потому, что жизнь наша протекала в самом сердце Парижа, в Латинском квартале, в пяти минутах ходьбы от Нотр-Дама, к которому по вечерам стекались все народы мира, и эта весёлая, праздная, беззаботная карусель была самым убедительным доказательством того, что пока нас не натравливают друг на друга, мы вполне можем быть просто людьми, без дополнительных опознавательных признаков. В любом случае Париж оказался абсолютно равен нашему о нём представлению.
Прошло без малого двадцать лет, а, кажется, я до сих пор помню шуршание мелкой гальки под ногами в Люксембургском саду, тень под мостом Александра III, когда проплывали под ним на кораблике, аромат цветов и духов, разлитый по всем центральным улицам. И даже вывеску маленького ателье, уже закрытого, в витрине которого был выставлен такой умопомрачительный брючный костюм, что я не поленилась и приехала туда на следующий день, желая его примерить. Моего размера не оказалось, купила что-то попроще, но облик этого портновского совершенства сохранился в памяти навсегда. И именно после парижского сырного раблезианства, обалдевшая от того, что сыра может быть такое разнообразие, которого с головой хватит на целый магазин, я полюбила сыр, до этого практически его не евшая. Полюдила не как продукт даже, я по-прежнему могу без него легко обходиться, а как понятие, как золото-бриллианты, например, к которым я совершенно равнодушна, но к которым испытываю почтение за их способность подчинять себе миллионы.