– Искорки первобытного огня, – в задумчивом бессознании перебила его дочь. – Животворящей Аказы.
– Что?! Что ты сказала? Откуда ты знаешь?.. – удивился Ринарди. – Впрочем, чего только ты не знаешь! – спохватился он. – Да! Аказа, небесный огонь, как называли ее древние, была известна розенкрейцерам под определением prima materia [3], потому что они ведь не отделяли материю от силы, от животворящего, безостановочного космического эфира Вселенной. Велиар идет еще дальше: он держится определения санскритистов и называет ее душой Вселенной. Animus mundi – великое начало и причина всего. Ты расспроси-ка его о всестороннем значении слова Аказа. Он расскажет тебе, что оно обнимает все принципы бытия: свет, силу, волю, творчество, дух – и самую любовь!
– Да-да, и он так сказал: любовь в душах людей и животворный огонь, все оплодотворяющий в природе, – есть одно и то же! – невольно вскричала Майя.
– Ты слышала, как барон говорил это? – спросил отец. – Но ведь тебя с нами не было.
– О нет, слов барона я не слыхала, да и не стану с ним говорить. Он мне антипатичен.
– Напрасно! Я понимаю, что тебе не нравится его чересчур утонченное обращение, ты ведь таких не любишь…
– Не только это, а все мне не нравится в нем! Этот человек – воплощение зла и лицемерия. Предупреждаю тебя, отец: не доверяйся ему ни в чем. Сколько ни есть в нем сил и дарований, он все их употребит на вред и пагубу тех, к кому имеет доступ. Ты знаешь: я в людях не ошибаюсь.
– Не преувеличивай, дитя мое. И наконец, хотя бы и так! Мы ведь с бароном не навеки сошлись. Знания его велики, и мы постараемся их позаимствовать, а дурные его свойства пусть при нем и остаются.
– Если бы это вполне зависело от нас, – задумчиво возразила девушка. – К несчастию, не одни лишь физические эпидемии заразительны, а я вижу, какой черной атмосферой дышит этот человек.
Упомянутый человек между тем не только видел все происходящее, но слышал весь разговор отца с дочерью в тот вечер своего прибытия и во все последующие дни – как слышал, видел и знал беспрепятственно почти все, что хотел.
Когда Ринарди простился с дочерью и они разошлись, барон Велиар, сидевший в кресле в своей далекой спальне до того неподвижно, что его можно было принять за мертвого, очнулся. Презрительная улыбка, столь редкая в присутствии свидетелей, оживила тонкие черты его выразительного лица. Он оперся головой на руку и несколько времени глубоко размышлял о чем-то.