Мысли мои оледенели. Во мне родилась какая-то странная жизнь. Моя жизнь связывалась со всем сущим, с тем, что окружало меня, со всеми тенями, дрожащими вокруг. Между мной и окружающим миром, мной и движением всего живущего, всей природы существовала глубокая, нерасторжимая связь. Какие-то невидимые нити протянулись между мной и всеми элементами бытия, нити, оживляемые токами большого напряжения. Никакие мысли, никакие фантазии не представлялись мне нелепыми. Я был способен с легкостью постичь тайны древней живописи, тайны сложных философских трактатов, суть первой глупости – сотворения форм и видов. Потому что в эту минуту я был причастен к вращению Земли и небес, участвовал в росте трав и цветов, в движении животных. Прошлое и будущее, далекое и близкое – все это соединилось в моей духовной жизни.
В такие моменты каждый уходит в свои закоренелые привычки, в свои заблуждения и фантазии. Пьяница напивается, писатель сочиняет, скульптор обтесывает камень – и каждый вкладывает в это порыв своего сердца, свои убеждения. В такие моменты подлинный мастер создает шедевр. Но я, я не имел призвания и был бедняком, и что мог сделать я, художник, разрисовывающий пеналы? Какой шедевр мог создать я, постоянно рисуя одно и то же, один и тот же сухой, безжизненный рисунок? Во всем своем существе я ощущал опьяняющее вдохновение и странный жар. Это было особое волнение. Я хотел запечатлеть на бумаге эти глаза, которые закрылись навсегда, и сохранить их для себя. Какое-то чувство заставило меня приняться за осуществление своего намерения. Мною что-то руководило, я не подчинялся своей воле. И это в то время, когда человек оказывается запертым в одной комнате с мертвецом… Эта мысль рождала особую радость.
В конце концов я погасил коптившую лампу, принес два подсвечника и зажег свечи у изголовья. В колеблющемся пламени свечей лицо ее казалось еще более спокойным, и в полумраке комната стала таинственной и нереальной. Я взял бумагу, все необходимое для работы и подошел к ее кровати. Теперь ведь кровать принадлежала ей. Я хотел запечатлеть на бумаге это тело, обреченное на постепенное, незаметное разложение, уничтожение. Передать на бумаге эти формы, внешне неподвижные, мертвые. Я хотел набросать основные контуры. Выбрать те линии, которые так поразили меня в этом лице. Этот рисунок я намеревался сделать простым и небольшим по размеру. Я хотел, чтобы он впечатлял, был живым. Ведь я привык рисовать лишь на пеналах, а теперь я должен был в рисунке выразить свои мысли, свои мечты, то есть то неясное, что поразило меня в ее лице. Мне нужно было все отчетливо представить. Я должен был взглянуть на нее и затем по памяти воспроизвести на бумаге то, что уловил в ее лице: может быть, в этом я найду наркотик для своей истерзанной души. В конце концов я хотел укрыться среди неподвижных линий и форм. Этот сюжет особенно подходил к моему мертвенному стилю. Вообще, я был художником мертвецов. Но ее глаза, ее закрытые глаза… неужели мне необходимо снова увидеть их, неужели они недостаточно ярко запечатлелись в моем мозгу?