Падение иудейского государства. Эпоха Второго Храма от III века до н. э. до первой Иудейской войны - страница 4

Если, таким образом, поселение евреев в Египте уже ко времени первого Птоломея стоит на совершенно твердой почве, то, наоборот, обладание Палестиной, даже спустя некоторое время после битвы при Ипсе, по-видимому, не оставалось для Птоломеев неоспоримым. По крайней мере, один из позднейших Селевкидов, Антиох IV, мог ссылаться на то, что Селевк после битвы при Ипсе владел Палестиной. Во всяком случае, Селевк (первый, с прозвищем Никатор) стремился приобрести благоволение евреев. Если первый Птоломей поставил их наравне с македонянами, то Селевк Никатор дал им права гражданства в Малой Азии, северной Сирии и в городе Антиохии и, следовательно, тоже уравнял их с греками-победителями. При этом случае он проявил свою благосклонность к ним совершенно особенным способом. Дело в том, что новое право, действовавшее в этих городах, было правом победителей над побежденными и влекло за собою известные выгоды в пользу первых. Обыкновенная подать этих городов, уплачивавшаяся их гражданами, по-видимому, состояла во взносах маслом. То, что евреи, которые, конечно, также мало общего имели с греко-македонскими победителями, как и остальные жители указанных областей, все-таки сумели извлечь для себя выгоду из этого права, – несомненно, поразительно. Они, очевидно, были обязаны этим той самой услужливости, благодаря которой они после уничтожения вавилонского царства добились от победителя Кира позволения вернуться в Палестину. Их не приковывала патриотическая любовь ни к какому из распадавшихся мировых царств, и, таким образом, они умели извлекать для себя пользу из всякого изменения, существующего политического строя. Но, по меньшей мере, столь же удивительным, как и это предоставленное Селевком I право евреям, является то особенное внимание, которое было оказано их своеобразным установлениям при пользовании этим правом. Именно, Селевк разрешил евреям взимать упомянутую подать масла деньгами, потому что евреям запрещено было пользоваться чужеземным маслом. И этой привилегии евреи не были лишены даже в римский период после кровавого исхода Иудейской войны, когда общины роптали на тяжесть подати.

Около 280 г. Птоломей II (Филадельф, 283–247) захватил всю Финикию и Палестину вплоть до укрепленного города Дамаска. Евреи, тем не менее, могли иметь что-нибудь против этого, что победитель сохранил по отношению к ним политику своего отца и удостаивал их различными проявлениями дружбы. Значение, которое в его время уже приобрела еврейская колония в Египте, лучше всего сказалось в том, что евреи перевели тогда с еврейского на греческий язык текст своего Закона. В точности неизвестно, принимал ли сам Птоломей Филадельф какое-либо участие в осуществлении этого перевода. Еврейская легенда, которая уже около конца третьего столетия была записана Аристеем, рассказывает о 72 еврейских переводчиках, которые в течение 72 дней, благодаря сочувствию египетского царя и еврейского первосвященника Элеазара, исполнили этот перевод для царской библиотеки. Несомненно только то, что перевод Пятикнижия Моисея возник между 280 и 220 гг. в Александрии и положил основание тому великому движению, которое с того времени стремилось раскрыть перед гречески образованным миром высокое достоинство израильского религиозного развития. Ибо, во всяком случае, сильнее, чем потребность египетских евреев в переводе их Священного писания на испорченный, в сущности, греческий язык для целей богослужения и домашнего поучения, – сильнее была нужда в таком переводе для цели большего возвеличения иудаизма. «Греки ищут мудрости», и поэтому не хотели скрывать от них мудрости Израиля. Таким образом, в первом переводе ветхозаветного писания на греческий язык, мы не имеем дела с религиозной потребностью ни в том смысле, что египетские евреи разучились уже свободно читать древнееврейский текст, ни в том смысле, что они хотели обратить греков в еврейство: этот переводный труд был скорее делом еврейского честолюбия, которое не желало видеть литературной образованности евреев, отодвинутой на второй план. Ибо, как верно то, что, лишь только этот перевод был закончен, им регулярно пользовались также и писавшие по-гречески евреи, так верно и то, что он составною частью вошел в круг тех произведений, которые предназначены были для языческого читающего мира, чтобы выяснить пред ним достоинство иудаизма. Уже письмо Аристея без всякого колебания признает, что переводчики переводили не для говоривших по-гречески евреев, а для греков; и можно с уверенностью сказать, что люди, греческий язык которых был языком этого перевода, не нуждались в греческом переводе древнееврейского текста. В обыденной жизни и в Палестине давно уже не употребляли древнееврейского идиома и, однако, еще не чувствовали тогда потребности в писаном арамейском переводе. К тому же и большая часть других иудейско-александрийских греческих произведений меньше имели в виду еврейскую общину, чем греческий мир, и почти все они проникнуты стремлением уяснить грекам образованность и мудрость еврейского народа. Сочувственный прием, который этот перевод «Закона» нашел в нееврейском обществе, имел по своим результатам не только богатую литературу о превосходных достоинствах еврейского Закона, но и, прежде всего, – продолжение начатого перевода. Вся еврейская литература должна была быть сделана доступной для греков. Эта работа продолжалась, во всяком случае, до предпоследней четверти второго столетия до P. X. (150–125). Но еще больше времени прошло, пока эти греческие переводы вместе с разного рода первоначальными произведениями по-гречески говорящего еврейства были соединены в один общий библейский канон, который, сообразно с упомянутым легендарным рассказом о переводе Закона 72-мя учеными евреями, получил условное название перевода Семидесяти Толковников.