– Знаешь, что, – произношу, срываясь с кровати. Ноги уже держат, хоть и ватные. – Хватит. Я должна выйти из этого безумия. Если это театральная постановка Островского, я сорву занавес.
Коллегия. Стражи. Авриалы. Искры. Бред. Сумасшествие.
Мне надо выбраться. Сейчас. Немедленно.
Глаза цепляются за окно – затянутое плотными шторами из тёмно-синей ткани, будто ночное небо сползло со стены и застыло. Материя плотная, грубая, похожая на бархат или замшу – ткань, которая не пропускает ни света, ни взглядов.
Я не думаю. Не взвешиваю. Просто рвусь вперёд. Кажется, если я не открою это окно, я сойду с ума. Или уже сошла.
Пальцы впиваются в ткань и дёргаю – резко. Свет врывается в комнату, ослепляет, бьёт в глаза. Я жмурюсь, заслоняюсь рукой, делаю шаг назад.
А потом… смотрю. И мир – рушится. Потому что то, что я вижу – не укладывается ни в одну мою карту реальности.
Город раскинулся подо мной, словно какой-то идеальный чертёж, начертанный рукой одержимого архитектора – или сновидца. Всё слишком упорядоченно, слишком красиво, слишком чуждо. Белокаменные здания с остроконечными крышами, золотым и серебряным узором по фасадам, высокие окна, разбивающие солнечный свет на длинные косые полосы, будто кто-то нарисовал их вручную, не доверяя ни одному случаю. Где-то среди этих лабиринтов отражаются башни – их слишком много, их силуэты выплывают из утренней дымки, словно город, ещё не проснувшись, опасается проявить всё, на что способен.
Улицы – мощёные, как в старинных фильмах. Всё сияет – медь, золото. Я моргаю, но отблеск не исчезает. Он настоящий. И это пугает. По улицам едут повозки. Без лошадей. Они плывут, оставляя за собой струи света, будто ртутные дорожки, которые тают сразу же.
Я поднимаю взгляд – и чуть не сползаю по стене.
В небе – дирижабли. Огромные. Тихие. Словно киты парят в воздухе, ни звука. Их поверхности – гладкие, украшенные тонкими линиями, как филигрань.
Всё вокруг пропитано ощущением хрупкой, выверенной гармонии – и в этой гармонии я чужая, тёмная точка, наблюдающая за миром через толщу стекла, как за аквариумом с золотыми рыбами. Я не могу оторваться от этого вида. Он вгрызается в сознание, заполняет меня с головы до пят. Как будто кто-то разорвал ткань мира, подсунул мне другой – более яркий, более… вычурный.
Я стою. Не дышу. Только сердце колотится, как будто пытается пробить мне рёбра изнутри.