Капитан отвечает кивком, в котором нет ни военной чёткости, ни безразличия – только живая, спокойная готовность. Его глаза встречаются с моими – и в этом взгляде я вдруг чувствую не скрытое недоверие, а скорее тактичное участие. Будто он уже привык встречать чужих людей в этом мире и умеет делать их присутствие чуть менее острым.
– Пойдём, – говорит он мягко, но не торопит.
Я уже собираюсь повернуться к выходу, но что-то внутри дёргается. Ощущение незакрытой двери. Нет, не двери – раны. Вопроса, который сжимается в груди, как заноза.
Я останавливаюсь. Слишком резко, даже капитан на пороге чуть напрягается, улавливает перемену в воздухе – здесь, кажется, вообще нельзя быть незамеченной.
– Когда вы нашли меня… – поворачиваюсь к авриалу, и голос у меня выходит тише, чем хотелось бы, почти шепотом. – Со мной был кто-то?
Он поднимает глаза. И впервые смотрит не сквозь, не мимо, а прямо, внимательно – и в этом взгляде нет холода, но есть что-то такое, от чего дыхание сразу сбивается, как будто за его тишиной уже прячется ответ, который я не готова услышать.
– Нет, – говорит спокойно, без паузы. – Ты была одна.
Одна.
Тело будто проваливается внутрь этой короткой тишины между вопросом и ответом. Не то чтобы я ожидала другого – но, чёрт, я надеялась. Хоть на след, хоть на тень, хоть на намёк, что Виктор тоже перешёл, пусть позже, пусть иначе, пусть с другим концом. Хотелось верить, что если я здесь, значит и он… хоть где-то рядом.
Но нет. Только я.
Опускаю глаза, будто пытаюсь спрятаться от самой себя, и просто киваю – медленно, механически, не доверяя голосу.
– Поняла, – тихо.
Аластор не добавляет ничего. Ни слова сожаления, ни попытки утешить, ни даже обычного равнодушия – только смотрит в упор. В этом взгляде нет холода, только ясность, от которой некуда уклониться. Как врач, сообщающий диагноз: не приукрашивает, не обещает, не лезет с ложной надеждой – просто оставляет тебя наедине с фактом.
Капитан Рейн отступает к двери, жестом приглашает идти следом. Я прижимаю книгу крепче, как щит, как якорь, как единственную вещь, которая всё ещё связывает меня с собой прежней, и выхожу в коридор.
Спина прямая, шаги ровные – не потому что внутри действительно спокойно, а потому что иначе всё развалится прямо здесь, на пороге. Это старая привычка – держать себя, когда никто другой не удержит.