Мысль об Элине, о ее возможном, едва уловимом интересе к его дикой победе, была как глоток крепкого спирта – жгла, дурманила, придавала сил. Он ловил себя на том, что чаще смотрит на замок, на то окно. Оно редко было освещено днем, но каждый раз, когда в нем мелькало движение, его сердце билось чаще.
Наконец, пришел день «проверки». Борк, все так же тупо-злобный, явился в барак утром, сразу после скудного завтрака.
«Ты!» – он ткнул пальцем в Лёху. – «С тобой Грот говорить будет. Пошли.»
Сердце Лёхи екнуло, но он поднялся спокойно, стараясь не показывать ни страха, ни надежды. Марк бросил на него быстрый взгляд: Осторожно.
Дорога к господскому дому была короткой, но Лёха прошел ее, как по лезвию ножа. Он вновь увидел замок вблизи – обшарпанные стены, облупившуюся штукатурку, ветхие ставни. Признаки былого величия утонули в нищете и запустении. У черного входа, ведущего, видимо, в кухни и служебные помещения, их ждал Грот. Его лицо было непроницаемо.
«Вот он,» – буркнул Борк.
Грот кивнул. «Жди здесь.» Он внимательно оглядел Лёху с ног до головы. Грязь, пропахшая навозом и потом, рваная одежда, сапоги, покрытые коркой замерзшей жижи. «В таком виде к графу не пустят. Да и в дом… Сними цепи.»
Борк, ухмыльнувшись, достал ключ и отстегнул наручники. Лёха потер натертые запястья, ощущая непривычную легкость, но не свободу. Ошейник оставался.
«Заходи,» – Грот махнул рукой в сторону низкой двери. Внутри пахло дымом, дешевым жиром и… чем-то более чистым, чем в казарме. Кухня. Большая, мрачная, с огромным очагом, где тлели угли. У стола, покрытого грубой тканью, сидела пожилая, дородная женщина – кухарка Агата. Она брезгливо сморщила нос при виде Лёхи.
«Фу, Грот! Зачем эту вонючку в дом?»
«Приказ графа, Агата,» – сухо ответил Грот. – «Ему надо предстать… презентабельно. Хотя бы отдаленно. Окати его. И дай что-нибудь менее вонючее надеть.»
Агата заворчала, но встала. «Ну, давай сюда, чумазый! К лоханке!»
В углу стояла большая деревянная кадка с холодной водой. Рядом – ковшик и кусок грубого серого мыла, пахнущего щелоком.
«Раздевайся!» – скомандовала Агата, ставя лохань рядом. – «Быстро! Мне целый день тут возиться с тобой?»
Лёха замер. Раздеться? Здесь? Перед Гротом и этой бабой? Унижение, острое и жгучее, вонзилось в него. Он был рабом, вещью, но оголиться перед ними… Это было новым уровнем бесправия. Грот наблюдал за его реакцией, в глазах – холодное любопытство.