Лёха ненавидел понедельники. Особенно этот. Дождь со снегом хлестал по грязным окнам автобуса, превращая утренний Питер в серо-бурую хмарь. Кондукторша с лицом, как у замученной таксы, орала на старушку, не успевшую пробить билет. Вонь пота, дешевого одеколона и мокрой псины. Лёха прижался лбом к холодному стеклу, глядя на мелькающие огни рекламы. «Еще один день. Еще одна неделя. Еще одна жизнь в этой помойке…» Мысль оборвалась. Мир взорвался.
Не звуком. Светом. Ослепительно-зеленым, рвущим сетчатку, заполняющим все. Лёху швырнуло с сиденья, но он не ударился о пол. Его вырвало из автобуса, из города, из самой реальности. Он летел, вертелся в вихре немыслимых цветов и форм. Кости хрустели, пытаясь разлететься на молекулы, кожа горела. Он хотел закричать, но в легких не было воздуха, только огонь. Сознание угасало под напором хаоса. Последнее ощущение – ледяные щупальца, обвивающие душу и тащащие в бездну.
Пробуждение было медленным, мучительным, как подъем со дна смоляной ямы. Сознание возвращалось обрывками. Холод. Леденящий, проникающий в кости сырой холод. Грязь. Липкая, вонючая, обволакивающая все тело. И боль. Голова раскалывалась, ребра ныли, каждая мышца кричала от перенапряжения.
Лёха открыл глаза. Мрак. Не городская тьма, а густая, почти осязаемая, наполненная запахами прелого тлена, экскрементов и чего-то металлического, как кровь. Он лежал лицом вниз в холодной жиже. Попытался пошевелиться – что-то тяжелое и холодное сковывало запястья и щиколотки. Цепи. Толстые, грубые, натершие кожу до крови.
«Где я? Что случилось?» Паника, острая и дикая, сжала горло. Он замотал головой, пытаясь стряхнуть остатки кошмара. Глаза медленно привыкали. Он был не один. Вокруг, в полумраке, виднелись другие фигуры, скрюченные, закованные, лежащие или сидящие в грязи. Люди. Но какие-то… изможденные, серые, с пустыми глазами. Как стадо обезумевшего скота в грязном загоне.
Язык… Он попытался что-то сказать, спросить, но издал лишь хрип. И тут осознал странное: шум вокруг – хрипы, стоны, лязг цепей, грубые окрики – он понимал. Каждое слово, каждую ругань. Как будто язык был всегда в его голове.
«Проснулся, мразь?» Грубый удар сапогом в бок выбил воздух. Лёха закашлялся, захлебываясь грязью. Над ним стоял человек в грубых кожаных доспехах, с толстой дубиной на поясе и плетью в руке. Лицо обезображено шрамом, глаза – свиные, жестокие. Надсмотрщик. «Подъем! Скоро рынок! Не заставляй меня тебя расталкивать!»
