Но праздничное веселье то и дело прерывалось. Купец из Булгара, Махмуд, рассказывал последние вести:
– Неспокойно в степи, князь. Кочевники волнуются, на восток глядят. Говорят, там новый хан объявился, всех под свою руку собирает.
– Далеко восток, – отмахнулся боярин Гюрята. – Нам ли, за стенами каменными, бояться степняков?
– Далеко, да метко, – покачал головой булгарин. – Этот хан не такой, как прежние. Чингис имя ему. Железный закон у него – кто покорился, тот живет, кто противится – под корень. Города сметает, как пыль.
– Сказки, – фыркнул молодой Семен Творимирич. – Мало ли ханов в степи? Придут к нашим границам – встретим, как встречали дедов их.
Князь Константин молчал, задумчиво вертя в пальцах серебряную чашу. Потом поднял глаза:
– А что юродивый наш, Игнат? Очнулся?
– Лежит без памяти, – доложил тиун. – Бредит все про черное небо да коней без всадников.
– Игната слушать надобно, – неожиданно подал голос старый дружинник из-за дальнего стола. – Он при твоем батюшке, князь, неурожай предсказал. И пожар великий. Все сбылось.
Разговор становился невеселым. Константин поднялся:
– Будет о дурном! Сын у меня родился, наследник! Растить его будем для славы и чести земли Ростовской. За Василька Константиновича! Горько!
– Горько! – подхватили гости.
А наверху, в тереме, княгиня Елена кормила сына. Младенец жадно присосался к груди, причмокивал, сучил ножками. В окно било солнце, по стенам плясали радужные зайчики от наледи на стекле.
– Василек мой, – напевала мать. – Васильковый цвет мой ясный. Вырастешь – добрым молодцем станешь, людей защищать будешь…
За окном каркнул ворон. Княгиня вздрогнула, прижала сына крепче.
– Спи, мой свет. Спи, не слушай черную птицу. Мама рядом, мама бережет…
Но отчего-то тревога не отпускала материнское сердце. Словно тень легла на светлый зимний день.
***
Зима выдалась долгая. До самого Благовещения лежали снега, озеро Неро вскрылось только к Пасхе. Но княжич рос крепким – к весне уже переворачивался, тянулся ручками к солнечным пятнам на полу, гулил, когда мать пела колыбельные.
Лихой Игнат очнулся через неделю после Рождества. Ничего не помнил – ни своего пророчества, ни того, как бился в снегу. Только жаловался, что снятся ему сны нехорошие – все кони какие-то скачут, копытами гремят.
– Не иначе как бесы его мучают за святость, – решили горожане.