Так, что, мои патриотичные пассажи убеждали любого. И Генка постепенно уступал:
– Наверное, эти тётки каменные равны по высоте. Хотя… может быть, их Свобода и пониже Ленина с Матерью нашей. Кто их знает! Если бы поставить рядом.
Действительно, какая свобода у американцев, если они негров с индейцами зажимают? Только маленькая! Настоящая, большая, свобода есть лишь в Советском Союзе. И, вообще, ту Свободу надо перевезти к нам в Красноармейск на соответствующую площадь – это будет справедливее.
Позже были вылазки на Ергенѝ. Звали друг друга в самовольный поход: «Пошли на гору». Вообще-то, это не гора, а всего лишь возвышенность, но это не имело особого значения в малом возрасте. С её высоты открывалась поразительная панорама города, где гирляндой висели на дуге реки здания, парки и заводы, ну, и так называемые «болота».
Весной мы собирали на Ергеня̀х охапки тюльпанов, горевшие в степи пятнами крови, будто с войны (здесь тоже шли бои). Ляжешь на едва пробившуюся травку и созерцаешь синее небо с акварелью ватных облаков. Такой счастливый-пресчастливый. Летом лазили вдоль и поперёк по Чапурниковской балке, где были настоящие неисследованные дебри с родниками и столетними дубами.
Отдельная история с островом Тайвань (чёрт его знает, почему его так называли; видимо, из-за конфликта до того в Китае). Он отделялся от Сарепты затоном, а с другой стороны его омывала Волга. Переплывали туда и загорали до черноты, жарили ракушки, которые напоминали по вкусу варёную резину. На Тайвань отправлялись также зимой, чтобы бродить в заснеженной чаще. Весной плавали на лодке по затопленному лесу, в тиши наблюдая, как меж деревьев вода уносит прочь брёвна-палки и прочий мусор вдаль, в дельту Волги. Бедная река пыталась очистится от людского беспутства.
Так что, зуд замутить что-либо не оставлял меня никогда. Позже создал племя краснокожих из Генки и Костика. Я заставлял их изучать язык, который сам придумал, но они отбрыкивались: «Ещё чего!». «Я и немецкий-то не могу запомнить, кроме хэндэ хох!», – выдвигал аргумент второгодник Костя.
Зато все с азартом сбивали скобами плоты из шпал и плавали, словно на пиро̀гах, по болотам у железнодорожной станции. Потом бились беспощадно, пока кто-нибудь не спихнёт противника в воду. Вылезешь, бывало, на плот мокрый, остальные ржут над тобой. И чувство мести заставляло драться ещё ожесточённей.