Вечером все, кроме Старика, потащились на прогулку. Старый хитрец понимал, как и я, что каждый выход на улицу – лишний повод нажить проблем. Да и сложно уже было ему перестать смотреть телевизор, один раз начав. А вот женщин почему-то всегда тянуло на улицу. Видимо есть у них такая потребность – как можно чаще бывать на виду. И мне ничего не оставалось, как ходить с ними. Мало ли, вдруг у предполагаемого наблюдателя будут дурные мысли.
Я шел впереди, периодически оглядываясь на остальных, по давно установленному нами маршруту: вокруг дома и детского сада. Люся периодически обгоняла меня, как собачонка, осматривая каждое дерево и куст, ныряла в каждый более-менее порядочный сугроб и радостно возвращалась к Людмиле Петровне за одобрением. Ее пухлые щёчки постоянно выталкивали шапку на макушку, так, что мокрые светло-коричневые волосенки вырывались наружу и обвивали ей всё лицо. Борясь с этой проблемой, она то и дело совала перчатки себе в глаза и в рот, за что одобрения уже не получала. Кирилл шел за руку с мамой, молча, внимательно осматриваясь по сторонам. Чувствовалось, что он до конца не решил, что в нем в такие моменты перевешивало: страх перед окружающей неизвестностью или желание быть частью общества. В его голубых глазах читался одновременно и большой ум, и жуткая глупость. Для десятилетнего возраста он был достаточно высоким и худым. И если бы не болезнь, он наверно мог бы быть классным парнем.
Меня поражало, как женщины умеют находить темы для общения. И желание. Я не любил говорить, поэтому держался от всех подальше. Кирилл не любил настолько, что не мог говорить. Люся уже могла, но никто не хотел, чтобы она болтала, поэтому ее отправляли по заданиям: найти самую красивую палку, побежать посмотреть, что за углом, передать вон той тете, какая она красивая и т. д. Разговаривала прежде всего Зоя. Причем было понятно, что темы для общения она вынашивала в течение дня. Людмила Петровна была ценным носителем жизненного опыта, поэтому было полезно правильно подбирать вопросы. Сестра не была болтухой, она была охотницей за житейской мудростью.
Она шла, засунув руки в карманы пуховика, и вперив взор на тропинку, говорила и думала, думала и говорила. Мать, уже начинавшая уступать Зое в росте, но выглядящая внушительнее за счёт огромной бобровой шапки, слегка задыхалась под тяжёлой шубой от резвого шага молодежи, но отвечала всё так же вдумчиво и с заботой. Мы знали, что добрее человека, чем она, вряд ли можно было сыскать на планете. Но это делало нас менее счастливыми, потому что каждый день проходил в страхе ее обидеть, и оттого заставляло чуть меньше ее любить. Хотя в этом мы ни за что не признались бы даже сами себе.