Я был заворожен этим древом настолько, что провел уйму времени, просто наблюдая за тем, как оно растет. Совершенно не обращая внимания на ту стену по соседству, что из раза в раз обдавала холодом. На ощупь она показалась мне схожей стеклу, уберегающему дом от лютой стужи снаружи. Кто-то бы назвал это «льдом», но мне понравилась моя внезапная аллегория больше. Особенно потому, что я вспомнил, как любил наблюдать через окно с таким же стеклом из моей тесной низкой комнатушки в детстве за резвящимися на улице в минус двадцать друзьями. От накативших эмоций я даже попытался дыхнуть на эту громадину пред собой, простирающуюся от края до края по сторонам и тянущуюся выше всяких возможных здесь небес вверх. И ведь капельки остались на нём, образовав ту дымку, которую стоило лишь растереть, дабы увидеть…
Совершенно иной мир. А ведь я и не ожидал, что эта стенка реально от чего-то ограждает этот мир. От другого мира. Который сперва я воспринял как свой: те же громадные стеклянные прямоугольники и цилиндры, обжатые сталью, что скребли небо своими вершинами, машины снующие по улочкам туда сюда, уткнувшиеся в телефоны прохожие, неоновый свет ночей, тусклое сияние отдаленных закоулков, протянувшиеся по границам трущобы. Но я ошибся. Так как весь мой мир не ограничивался одним огромным городом, опоясанным выжженными темным пламенем пустошами. Быть может, я и провел в серости уже не менее тысячелетия, однако всё равно понимал, что гляжу сейчас отнюдь не на городок планеты Земля. А на мегаполис будущего того мира, в котором люди даже не знают, что они могут быть не одни на просторах Вселенной.
***
И пускай холод стены создавал ощущение, что по ту сторону мне рад никто не будет, я всё равно пытался пробиться туда. Прожив близ дерева, чья крона возвысилась на высоте в десять метров и стала роскошной и пышной, я сам покрылся жизнью – из тени превратившись в нагого Адама. Тело моё выглядело вряд ли так, как за день до смерти, но так, как я бы желал его видеть. А потому легко было рассудить, что таким образом эта новая оболочка лишь отражала мою душу, нежели реально её обволакивала. Потому вместе с привычным цветом кожи ко мне не вернулись голод или жажда физические. Но ментальные сугубо нарастали. Вновь сводили с ума. Заставляя раздирать пальцы в кровь, крушить костяшки, расшибать лоб.