– Смирился наконец-то? – я усмехнулся и снова посмотрел на детей.
– Я бы не назвал его состояние смирением, ваше величество, – Илья улыбнулся. – Скорее, он начал получать от своего изменившегося положения определённое удовольствие.
– Это хорошо, – я отвернулся от окна и подошёл к своему столу. – Раевский – принципиальный тип, а его порядочность, по-моему, больше похожа на какую-то душевную болезнь. С другой стороны, должен же в моём ближнем окружении присутствовать человек, способный в какой-то момент пробудить мою совесть. К тому же Коля может со временем стать верным и преданным другом. Мы в этом направлении понемногу движемся. И я сомневаюсь, что сын слишком сильно отличается от отца. Так что Николаю будет полезно, если его другом детства станет Саша Раевский.
– Его высочеству весьма понравился Александр, ваше величество, – Илья отошёл от окна вслед за мной. – Их представили друг другу вчера по распоряжению вашего величества. Новиков Николай Иванович предложил Николаю Николаевичу определить сына ему в обучение вместе с его высочеством. Он считает, что в компании не только игры веселее проходят, но и науки легче запоминаются.
– Я с ним полностью согласен.
Илья положил какое-то письмо на стол, прежде чем подойти ко мне, и я взял его, разглядывая взломанную сургучную печать. Что-то мне в этом письме не нравилось, но я никак не мог понять, что именно.
– А где адрес? – наконец до меня дошло, что именно мне не нравится.
– Его привёз курьер, – Илья бросил на письмо очень странный взгляд. – Прямиком из Лондона. Капитан Гольдберг Иван Савельевич.
– Вот как? – я снова покрутил письмо в руках, а потом посмотрел на Скворцова. – Он здесь?
– Да, ваше величество. Ожидает в приёмной, – спокойно ответил Илья.
– Ты читал, что здесь написано? – я продолжал смотреть на него.
– Да, ваше величество, – повторил секретарь.
– И что думаешь? – мне одновременно хотелось вытащить письмо дрожащими от нетерпения руками и бросить его в печь.
Что-то мне подсказывало, что подобные письма не должны храниться после прочтения. Ни один архив, ни единый томик чьих-нибудь мемуаров не должен содержать даже упоминания о подобных письмах. Разве только Макаров Александр Семёнович на старости лет рехнётся, уедет за границу, обиженный на меня до зубовного скрежета, и примется строчить эти самые мемуары, раскрывая все секреты подряд. Вот только я даже представить себе не мог, что может заставить Александра Семёновича поступить подобным образом.