Я подошёл к зданию, словно к античному храму моей светлоликой богини. И стал ждать Айгерим. Расположенное фасадом на юг, здание ярко освещалось утренним солнцем. Свет этот приятно растворялся в безупречном мраморе колонн, струился на их острых гранях, придавая всему зданию образ законченной отточенности, совершенства классических геометрических форм, вырезая из него монолит безупречной ценности. И из этого здания, из-за колонн, над воздушной лестницей взошло моё собственное солнце.
Она как бы проявилась из пустоты, появилась из глубины, откуда-то из входных групп, дверей, кабинок и турникетов, ярким пятнышком, импрессионистским солнцем, разлившимся лучами по зеркальной глади ступенек. Изящная, утончённая, в сиятельных доспехах своей ярко-жёлтой кофточки, аккуратно вытачивающей её элегантную фигурку. Вспышкой сверхновой на мраморном престоле. Проявилась волшебным в нашей заурядной реальности. Реальность будто бы спорила с моей памятью: может ли живая девушка превзойти образ той, что хранится в моей голове?
Наконец, реальность вернула себе контроль, отрендерилась – и на её ткань вывалились другие люди, безликие NPC во вселенной одного имени. Айгерим вышла, видимо, на перерыв, подышать на улицу вместе с несколькими из своих коллег, парней и девушек, и они выходили из вращающихся стеклянных дверей здания фонда, оживленно о чём-то беседуя. Я стоял поодаль, и Айгерим меня не видела, увлечённая своим смол-током. Будто бы нежась в чуть слепящих лучах шелковистого солнца, она улыбалась своей доброй и далёкой улыбкой, мечтательно, задумчиво. Её улыбка была подобна тем бликам на горной реке, которые мелькают вдруг среди тёмных камней. Как солнечный зайчик на воде, неуловимая и живая. Как весенний рассвет. Как отражение луны на спокойной воде. Как тень облака по золотому полю. Как воздух в весеннем саду.
Эта улыбка была последним, что я имел удовольствие наблюдать.
Я проснулся от острой, резкой, звонкой боли. На сей раз боль проступала отчётливо: в затылочной части моей головы, в основании шеи. Меня, вероятно, ударили туда каким-то тяжёлым предметом, весьма эффективном в том, что касается частичной терминации работы человеческого сознания. Словно на сетчатке отпечатался след от лома, как ножи на рентгенограмме Уорхола.
Кроме этого, на сетчатке не отпечатывалось ничего. Сознание всё ещё всплывало на поверхность реальности, кружилось вокруг воображаемого орудия безальтернативной грубой силы, пока наконец не вытолкнулось в неё. Я энергично проморгался – осколки лома рассеялись, но тьма не отступила. То ли в помещении, в котором я нахожусь, темно, то ли я кроме доступа к Айнуре потерял теперь ещё и зрение. Как ни странно, последняя, самая, казалось бы, печальная перспектива полной слепоты не показалась мне удручающей; скорее наоборот, в ней предугадывалось какое-то даже, я бы сказал, облегчение.