Насколько я мог судить, мы двигались по тому же маршруту, что в первый раз. Однажды я услышал свисток буксира и понял, что мы вблизи реки; и мимо железнодорожной станции мы поехали в то же время: я слышал, как начал движение пассажирский поезд, и подумал, что это тот же самый поезд. Мы несколько раз проезжали по улицам с трамвайными рельсами – я не знал, что их так много, и для меня стало откровением, сколько железнодорожных мостов в этой части Лондона и как часто меняется дорожный материал.
Поездка на этот раз не была скучной. Непрерывные перемены направления и разнообразный характер дорог держали меня непрерывно занятым; у меня едва хватало времени сделать запись, как стрелка компаса резко поворачивала, показывая, что мы снова сворачиваем за угол, и я был захвачен врасплох, когда карета пошла медленнее и въехала в крытый проход. Я торопливо сделал последнюю запись (9:24. Ю.-В. В крытом проходе), закрыл книжку и сунул ее и доску в карман, а потом развернул газету, как дверцу кареты отперли, открыли. Я отцепил и погасил лампу и тоже сунул в карман, решив, что она еще может мне пригодиться.
Как и в прошлый раз, миссис Шаллибаум стояла в открытой двери с горящей свечой. Но на этот раз она была гораздо менее уверена в себе. Даже при свете свечи я видел, что она очень испугана и, казалось, неспособна стоять спокойно. Давая мне несколько необходимых объяснений, она топталась на месте, и ее руки и ноги непрерывно двигались.
– Вам нужно немедленно пойти со мной, – сказала она. – Мистеру Грейвзу сегодня гораздо хуже. Мы не будем ждать мистера Вайсса.
Не дожидаясь ответа, она начала быстро подниматься по лестнице, и я последовал за ней. Комната была в том же состоянии, что раньше. А вот пациент нет. Как только я вошел, негромкое бульканье со стороны кровати сообщило мне об опасности. Я быстро прошел вперед и посмотрел на лежащую фигуру, и предупреждение стало еще более подчеркнутым. Ужасное лицо больного стало еще ужаснее, глаза еще сильнее ввалились, кожа стала бледнее, нос заострился, как перо, и если он не «болтал о зеленых полях», то, видимо, даже на это оказался неспособен. Если бы речь шла о болезни, я бы сразу сказал, что он умирает. У него была наружность человека in articulo mortis[5]. Будучи убежден, что это отравление морфием, я не мог быть уверен, что мне удастся вернуть его с того края жизнеспособности, на котором он сейчас находится.