– Эти глупые людишки даже не могут шкуру потолще наесть! – произнес я, чуть ли не взревев. Спустя долгие десять минут наконец-то удалось наложить лицо отца Константина на собственное, чтобы невозможно было отличить. Кожа сковывала движения, но деваться некуда – сегодня моей жертве просто необходимо быть в церкви и выслушать наставления отца Гриши, а также его брата, в котором злости и зависти было больше, чем во всем утреннем приходе на молебне. Надев рясу и повесив поверх крест, почувствовал, как шеи коснулось легкое удушье, отчего закашлялся и выплюнул горькую слюну на окровавленное тело священника, от которого остались лишь мышцы, суставы, кости, глазницы с лопнувшими сосудами и местами пожелтевшие зубы.
Клавдия, уцелевшая супруга Константина, сбежала из дома сразу же. Какая жалость! Она не видела, как я, когда вернулся после прогулки, помогающей проветрить мозги, потрошил ее мужа, словно цыпленка, с точностью хирурга срезая кожу. Возможно, я доберусь до болтливой старушки чуть позже, а пока даже сейчас ощущал отчетливый запах страха, отзывающегося во всем теле приятными ломотой и истомой.
Бесы, которые истошно вопили и цеплялись когтями за стены и потолок, ждали приказа пировать. Они боялись подходить ближе, зная, что одно мое касание может уничтожить их. В глазах тварей стояло нестерпимое желание и голод. Разве я мог оставить своих питомцев без лакомого куска плоти грешника?
– Пируйте, мои дети. И не оставьте ни единой кости от священника.
Я вышел из дома под сопровождение радостных криков бесов, напоминающих вой волков и смех шакалов. Вдали замелькала церковь, послышался звук колоколов, от громкости и мощи которого вспорхнули птицы, сидевшие на ветках. Пока я шел в священное место, пошел снег – сначала пара снежинок, кружась в воздухе, робко упали на рясу и растаяли, но когда зашел внутрь, то непогода разыгралась не на шутку – завьюжило, холодный ветер пронзал тело до костей.
Черти воюют в аду, не иначе.
* * *
– Анна, будь добра, убери с порога огарки свечей. Они будут мешать прихожанам и вызывать недовольство в священном храме Бога.
Я опустил руки вдоль тела и едва заметно поклонился монахине, боясь, что кожа предательски может разойтись на спине и отвалиться. Старушке было лет шестьдесят, она была облачена в черные одеяния, поверх которых виднелся белый фартук, повязанный на плечах в тугой узел. Светлого оттенка косынка скрывала пепельные волосы; лицо, покрытое глубокими морщинами, не потеряло привлекательности, присущей настоятельнице в молодости. Почти что выцветшего оттенка глаза едва сохраняли голубоватую оболочку; чуть вздернутый вверх нос, плотно поджатые губы, около верхней виднелась родинка, напоминающая дождевую каплю. Монахиня молчаливо исполнила просьбу, забрав небольшую деревянную коробку с огарками свечей, и удалилась, даже не кинув взгляда в мою сторону.