Сначала просьбы. Потом – настойчивые рекомендации. Я выполнял. Но когда пришли указания, грубо попиравшие не только корпоративные правила, но и закон, я начал сопротивляться. Пытался достучаться до Божко, объясняя чудовищные риски. Казалось, получалось – на время. Потом я почувствовал его взгляд, скользящий мимо меня. Недовольство копилось, как грозовые тучи.
И вот – среда. Меня вызвали в его кабинет. Войдя, я замер: там уже сидели трое – коллеги из смежных отделов. Стало ясно: дело касается не только меня. Воздух был сперт и тяжел от сигаретного дыма. Я шагнул к Божко, протянул руку. Он поднял на меня глаза. Вакуум. Безразличие, холодное, как зимний дождь. Он не подал руки. Мгновенно у меня появилось отвращение к этому человеку. Он же, сказав: «Не нужно», – указал в сторону свободного стула. Я сел. Тишина в кабинете сгущалась, давя на барабанные перепонки, звеня в ушах. Никто не смел выдохнуть.
Дверь скрипнула. Вошел его «приближенный к телу». Человек, о котором говорили, что он не слазит с колен Божко. Ходили и другие, куда менее лестные эпитеты, связанные с его…услужливостью. Он объявил буднично, почти механически, чуть улыбаясь в свои усы: «ваши должности сокращаются», – и он взглянул на троих. «Ваша тоже», – он взглянул на меня, – «а сотрудники отдела переводятся в другие подразделения». Удар под дых. Возникло ощущение нереальности происходящего. Трое остолбенело переводили взгляды друг на друга, губы их беззвучно шевелились, выговаривая немое «Как?». Дав нам несколько мгновений на осознание удара, он, погладив усы, предложил «цивилизованный» выход: уволиться по соглашению с компенсацией – сейчас, не дожидаясь формальных двух месяцев сокращения.
Божко молчал, перебирая пальцами по столу. Все это время. Он смотрел куда-то поверх наших голов – на потолок, на стены, в окно, затянутое серой пеленой. Смотрел в никуда будто нас уже не существовало. Мы были призраками в его кабинете, обреченными на исчезновение. И слышался только тихий стук его пальцев – тук, тук, тук… Вдруг у него дрогнул уголок рта, и он посмотрел на нас. Ни радости в его глазах не было, ни сочувствия.
Мы покинули кабинет. Так началась и закончилась моя рабочая среда. К часу дня документы были подписаны. Я собрал жалкие пожитки – семь лет жизни в картонной коробке. В два часа служебная машина, как катафалк, доставила меня… и выгрузила у здания городской Администрации. По моей же просьбе. Ирония судьбы.