Пока мы с Джеймсоном возвращались в спальню, я не проронила заветного слова «Таити». Оно не сорвалось с моих губ и когда я толкнула его на кровать. И когда уселась на нем сверху.
И когда он перехватил у меня инициативу и я оказалась внизу.
Кровь. Волосы, пропахшие дымом. Есть у меня одна тайна.
Можно было надавить на него, но я не стала. Я не собиралась этого делать – ни сейчас, ни потом. Ведь порой любить человека – значит доверять ему. Принимать ответ «нет», даже если знаешь, как добиться ответа «да». Видеть, что его потребность сейчас важнее твоего желания.
Я хотела узнать ответ. А он нуждался в том, чтобы я не задавала вопросов.
– Если хочешь сказать, говори, – хрипло напомнил Джеймсон.
Я резко подалась вперед. Целовать его было все равно что дать волю приливной волне, урагану, пламени, которое надвигается стеной. Я чувствовала силу, жар и… не только.
– Он как солнце и луна, – прошептала я, касаясь его губ своими. Каждый вздох Джеймсона волновал меня, каждое прикосновение растекалось по коже электричеством. – И я его любила.
Джеймсон посмотрел на меня так, будто это я была неукротимой стихией. Главной загадкой в истории. Словно он готов был всю жизнь посвятить тому, чтобы меня разгадать.
– Эйвери, – прошептал он. – Наследница.
Мы были единым целым, к добру или к худу.
Мы.
Мы.
Мы.
В Праге есть известная улочка – Винарна Чертовка, ширина которой и двадцати дюймов не составляет. Больше она похожа на узкую лестницу, по которой и один-то человек с трудом спустится. На ней даже пришлось повесить светофор, чтобы пешеходы, идущие навстречу друг другу, не застряли посередине.
Джеймсон прибежал на место первым. Он ждал меня у светофора, в самом сердце старейшего района Праги. При виде меня он сразу нажал на кнопку, чтобы те, кто подходит к улице с другой стороны, знали, что он сейчас по ней двинется.
Я сомневалась, что он найдет следующую – и последнюю – подсказку, спрятанную мной, с первого раза. И хоть я уже давно привыкла к секретным ходам и потайным комнатам, на этой лестнице даже мне стало неуютно – уж больно она тесная.
На подступах к дальнему концу улочки Джеймсон вдруг остановился – и не просто сбавил шаг, а встал как вкопанный, будто все его тело вдруг обратилось в камень.