– … Пойдем, выпьем.
Я слушал и смотрел на острый змеиный язык, слизывающий слюну с мясистых красных губ. Потом поднялся. Мне показалось, что одно из коричневых школьных платьиц сбросило очередные деньги в сумку Паучихи и обернулось ко мне серыми беспомощными глазами. И я сделал шаг. В голове, как это бывало и раньше, возник ослепительно-сияющий огненный шар. Сейчас я видел только зеленый платок с ядовитыми розами. И я сделал еще шаг. Но худенькая женская рука ухватилась за мою рубашку и тонкий знакомый голосок тревожно зашептал:
– Володя, не надо, пропади они пропадом! Поедет домой, я куплю водочки, креветок, посидим, выпьем.
Когда такси, лихо развернувшись, исчезло в темноте, мы остались на ночной Тургеневской улице. Справа тускло светил уличный фонарь, за железными воротами нашего отеля красиво пели протяжную осетинскую песню.
Я обнял Надю, прижался лицом к ее дымчатым волосам и тихо сказал:
– Скрипка Моцарта не появилась. Не сработало.
– Что ты говоришь? О чем ты говоришь?! Я боюсь, когда ты начинаешь говорить о скрипке. Надо успокоиться и просто забыть. Постараться забыть.
– Нельзя исправить, – сказал я, – то, что нельзя исправить. Или можно. Если бы я сделал еще несколько шагов.
***
Мне всегда казалось, что ночь в южных широтах наступает почти мгновенно: щелчок – и от слабого свечения позднего дня к «хоть глаз выколи». Но, то ли Анапа не совсем уж на южных широтах, как и само Черное море, то ли этот вечер случился как выход из болезненного состояния прошлого дня.
К анапской балюстраде нас подвез уже знакомый таксист армянин. Мы попросили – чтобы не очень людно, но красиво. Он на минутку задумался: «мол, не дурачки ли эта четверка? В Анапе вечером, и чтоб не людно!», но потом утвердительно кивнул. Балюстрада со стороны автомобильных подъездов была затенена деревьями и кустарниками. Остро и пряно пахли невидимые сейчас цветы. Редкие фонари сосредоточились в основном возле торговых павильонов.
Зато за перилами, насколько хватало взгляда, небо охватило море, на горизонте сливаясь в розовые облака. И ветер приносил за собой необыкновенную свежесть и чистоту, шумы прибоя об огромные угловатые прибрежные камни и всего того что жило в воздухе и на неспокойной поверхности моря.
Окончание дня словно бы замерло в неясной призрачной дымке.