Эти барышни внешне походили на наших милых подружек, но порочность сквозила в плавном покачивании бедер, в особенном прищуре из-под наращенных ресниц.
Ну конечно, подумал я, взрослые распутные особи, для пущего шарма рядящееся под подростковую невинность. В общем понятно. И почувствовал облегчение. Ненадолго, правда. С соседней скамейки высветились голоса (так кстати и бывает обыкновенно; когда на чем-то или на ком-то сосредотачиваешь внимание, то информация сама начинает к тебе слетаться).
– Нет, нет! Ты вон туда посмотри – пошла конопатенькая!
– Чего в ней доброго, костлявая, и ноги двигает как на шарнирах. С такой только и можно после литра водяры. Да и то если лицо платком прикрыть.
– Балда! Знаток выискался. Помнишь я тебя занимал. Так вот все денежки вбухал в эту сучку. А вплюхался точно, сдуру. После ресторана, в хорошем подпитии, иду по Лермонтовской, вижу, в беседке под зонтиками, дует чай паучиха.
– Метко сказано. Плотоядная штучка. Ишь губехи распустила … Тьфу!
– Подхожу к ней, я же знаю, кто она и чем промышляет, так мол и так, девочку бы на вечерок. Думал на халяву подешевле: вон ту, говорю, тощенькую. Паучиха ухмыльнулась, и заломила такое!
Я говорю, дура что-ли, она с прищуром, доволен-доволен будешь. На трезвяк никогда бы не согласился, но не пейте юноши вина, дал добро. Привел домой тощенькую в конопушках, женушка в отлучке. И вот эта говорит, как ее, Люся, Люда, Лида – короче что-то на Л. Дяденька, лепечет она, я вся такая умелая, будете довольны, только попку не трогайте, а то вчерась трое азиятов раздолбили ее напрочь.
– Понятное дело, ты у нас добренький мужчинка, пообещал, что в заднюю дырку не полезешь.
– Само собой. Только обещания даешь для чего?
– Чтобы послать их на хер!
– В точку! Вместо грудок два кукиша. В подмышках и на лобке волосиков наперечет. Я еще тогда подумал, больная что ли? Кувыркались мы с ней целый вечер, от и до. Старалась, пыхтела, стонала, вся в поту. А потом я не утерпел, потраченных денег стало очень жаль, а злоба не к паучихе, а к этой тощей и конопатой; давай-ка на животик – она серыми глазками на меня и тихо заплакала, кровь ведь пойдет дяденька, измажешься.
– А ты?!
– Да нет, мне уж хватило. И там, между ягодиц, бахрома одна, будто материю рвали, противно стало. А эта дурочка радостная такая, всего меня обцеловала; это, шепчет мне на ухо, подарок мне на день рождения. Спрашиваю, а сколько тебе? сегодня тринадцать исполнилось, отвечает, сама все улыбается, только губы дрожат. В руках комкает розовые трусики, спасибо вам дядечка. Ты чего молчишь?