– Не стесняйтесь. Мы все здесь одинаково выживаем.
Мы разделили с ними наш горячий обед. Простая гречка с тушёнкой – в тот день она показалась нам самым вкусным блюдом на свете. В этом скромном ужине, на пластиковых тарелках, разогретом на туристической горелке, было больше человечности, чем в любом богато накрытом столе. Это был обед не про еду – это был обед про поддержку, про тихую, безмолвную солидарность.
На третий день, в обед, мы листали новости в Telegram, почти машинально. И вдруг – сообщение, от которого защемило в груди:
«С завтрашнего дня мужчин призывного возраста перестанут выпускать за границу».
Это было то, чего мы боялись с самого начала, но всё ещё цеплялись за надежду, что этого не случится. Мой муж – именно в этом возрасте. В этот момент не было времени на панику. Решение пришло почти мгновенно, как отрезок – резкий, болезненный, но единственно возможный: он должен ехать один. На велосипеде. Пересекать границу в одиночку. А я остаюсь с детьми в машине.
Прощание было как обрыв. Невыносимо тихое, без пафоса, без слёз. Всё происходило в тишине, в которой гремел страх. Внутри всё дрожало от ужаса, но снаружи я была камнем. Я говорила уверенно:
– Всё будет хорошо. Я справлюсь.
26 сентября, ровно 16:00. Мы отвязываем один из велосипедов от крыши. Он берёт с собой 200 долларов, паспорт, небольшой рюкзак со спальником и немного еды. Мы обнимаемся. Его взгляд – спокойный, но я чувствую, как и в нём дрожит страх. Он уезжает. Просто уезжает. А я остаюсь. Среди десятков машин. С двумя детьми. В этой гремящей тишине, где каждое лицо – чужое, и каждая минута – вечность.