Если Регина мне и хотела ответить, она не стала.
Потому что в буфет вернулся он. Прошел походкой обленившего сытого хищника, обвел взглядом всех, задержал его на мне, словно облизнулся, и повернулся к бариста за своим уже остывшим кофе, так и стоявшим на стойке.
– Включите в список закупок облепиху, – приказал. – И внесите в меню морс из нее.
Снова взглянул на меня. И ушел. Под звуки… тишины.
Утро пришло не как солнечный луч, а как бухгалтер с актом сверки: строго, бумажно и с претензиями. Я пришла пораньше, как будто по делам, а на самом деле – чтобы в одиночестве промолчать то, что чувствовала. Принтер противно зажужжал, кресло подо мной скучно вздохнуло. Морс я сегодня не сварила – вместо него прихватила пакетики чая, который пах не бергамотом, как обещал, а неудачами.
– Это ж надо было родиться такой несчастливицей, – бормотала я, засовывая папку с подшивкой уже недействительных договоров в ящик, который заклинило ещё во времена госпереворота.
Я упёрлась в ручку обеими руками и, стиснув зубы, надавила на неё. Папка захрустела, бумага затрепетала, ящик с глухим щелчком закрылся. Победа.
– Доброе утро, Ева.
Он. Снова.
– Добро пожаловать в царство моли и забытых регламентов, – сухо ответила я. – Потерялись?
Он чуть усмехнулся, вошёл и, что самое страшное, закрыл за собой дверь.
– Вам не кажется, что мы встречаемся подозрительно часто для людей, не работающих в одном отделе? – прищурилась я.
– Я работаю вне отделов, – усмехнулся он одними глазами. – Как новому человеку мне интересно посмотреть, как работает память компании.
– А вы начали «посмотреть» сверху вниз или снизу вверх?
Я сдула с лица прядь и отступила на шаг. Ещё на один. Уперлась спиной в шкаф с книгами. Где-то наверху шоро́хнули бумаги, как будто предостерегающе.
– Вы где этому научились?
Он играл со мной. Или флиртовал. Или… и то, и другое.
– Чему?
– Я слышал, как вы ответили Регине.
– Это врождённое. Пассивная агрессия – это у нас семейное.
Он рассмеялся. По-настоящему. Не одними уголками губ, а вот с этим щелчком в глазах. Улыбкой, которая ломает лицо так, как река весной ломает лёд.
– Мне было жаль ее, а не вас.
– Спасибо, – буркнула я. – Я всегда говорила, что вежливость – анахронизм.
Он прохаживался между стеллажами, разглядывая подписи на коробках и контейнерах, иногда брал что-то в руки, пролистывал бегло и возвращал на место. Остановился возле дальнего стеллажа, за которым я возле единственного окна организовала свое личное пространство с цветами, чайником, со старичком-креслом.