Эварист целый час копошился в бумагах, как напавший на золотую жилу старатель. Его азарту мог позавидовать даже ребенок, перебирающий подарки под елкой в поисках коробочки со своим именем.
– Это только теории, – проговорил Чарльз, – но в них есть потенциал.
Галуа лишь сглотнул. Он влюбился в эту девушку без оглядки, и, когда на следующий день впервые увидел даму своего сердца, она показалась ему самой прекрасной из всех живущих на Земле женщин. Даже дурнушки в семнадцать лет волею биологических процессов имеют привлекательный вид, а приятная внешне Ада притянула взгляд Эвариста, как самый сильный магнит, – корпулентная, но тем не менее утонченная девушка с аристократическими чертами лица, умным, мечтательным взглядом и закрученными в кольца каштановыми косами у ушей, словно в чудесном головном уборе самой природы. Удачно захваченный из дома веер помог ей прикрыть красноту лица, которую вызвал пылкий и беззастенчивый взгляд Галуа.
Любой на месте Бэббиджа понял бы, что к чему, и удалился, оставив молодых людей наедине с их чаяниями, но Чарльз был так увлечен своими изобретениями, что порой не замечал очевидных вещей. Едва познакомив двух молодых людей, он схватил их за руки и повел в кабинет, где все уже было подготовлено для усердной научной работы. Вызванная таким образом преграда на пути бурлящих чувств только укрепила их, как огонь глину, сделав из мягкого вещества твердый, как камень, кирпич. Поэтому после долгого и безуспешного обсуждения фантастических планов Бэббиджа, когда он наконец понял, что мысли гостей заняты чем-то другим, и стыдливо ретировался, двум молодым людям почти нечего было добавить к той массе красноречивых взглядов и знаков, которыми они уже успели обменяться. Для них такая длительная эмоциональная близость стала сродни утехе, запрещенной церковью до официального брака.
Первым ощущением оставшихся наедине Ады и Эвариста оказался стыд за все то, что они успели друг о друге подумать. Стыд усиливался тем фактом, что, судя по всему, вторая сторона прекрасно читала мысли первой и все понимала. Им не оставалось ничего, кроме как передохнуть, поговорить на отвлеченные темы и немного снизить градус собственного кипения, чтобы дожить до следующего дня.
Разумеется, на следующий день революционер Галуа сделал предложение Аде Байрон. Он был как Наполеон перед Аустерлицем. Промедление – смерть, а отвага – бессмертие. К счастью, британка Ада не стала устраивать ему Ватерлоо и после недельного раздумья согласилась.