1) выяснить, нет ли изначальной сущностной связи между тем, что сейчас наметилось как сущность аффекта и сущность страсти;
2) узнать, нельзя ли по-настоящему понять эту сущностную связь между тем и другим, постигнув сущность того, что мы называем чувством.
Сам Ницше не боится осмыслять воление просто как чувство: «Воление: напирающее чувство, весьма приятное! Это явление, которое сопутствует всякому излитию сил" (XIII, 159). Так что же, получается, что воление – это чувство наслаждения? «Наслаждение есть лишь симптом чувства достигнутой власти, различие в осознании (оно [живущее] стремится не к наслаждению, но наслаждение привходит тогда, когда достигается то, к чему стремились: наслаждение лишь сопутствует, оно не двигает)» (688). Но тогда получается, что воля – лишь «явление, сопутствующее» излитию сил, некое сопутствующее чувство наслаждения? Как это согласуется с тем, что было сказано о сущности воли и в частности с результатами сравнения аффекта и страсти? Ведь там воля представала как подлинно ведущее и господствующее, равнозначное самому господству; надо ли теперь сводить ее до уровня одного лишь сопутствующего чувства наслаждения?
Читая такие отрывки, мы хорошо видим, как мало пока Ницше заботится о том, чтобы представить свое учение как обоснованное и единое целое. Мы знаем, что он только стал на этот путь, решился на это; нельзя сказать, что он равнодушен к этой задаче, но дело в том, что он не очень помнит о ней, ибо знает, как может знать только созидающий, что все, что со стороны выглядит лишь как подытоживающее изложение, на поверку является действительным оформлением того дела, в котором вещи объединяются так, что обнаруживают свою подлинную сущность. И все-таки пока Ницше остается в пути и для него все важнее становится непосредственная характеристика того, к чему он стремится. Исходя из этого, он прямо говорит на языке своего времени и современной ему «науки», причем его не страшат сознательные преувеличения и односторонние построения мысли, он считает, что на таком пути своеобычность (Andersartige) его лица и вопрошания как можно ярче вырисовывается на фоне всего расхожего и привычного. Но при таком образе действий он всегда обозревает и целое и, так сказать, вдается в односторонности. Грустно, конечно, когда его читатели, понимают такие высказывания внешним образом, видя только то, что он им сейчас предлагает, воспринимают их как его весьма частное мнение или слишком легко опровергают его, основываясь на таких разрозненных выражениях.