Если на самом деле воля к власти является первочертой всего сущего и если теперь Ницше определяет волю как сопутствующее чувство наслаждения, то отсюда не следует, что оба понимания воли можно тотчас же объединить. Не следует и навязывать ему мысли, согласно которой суть бытия заключается в том, чтобы сопутствовать чему-то другому в качестве чувства наслаждения, причем сопутствовать опять-таки какому-то сущему, бытие которого сначала следовало бы определить. Остается лишь один выход: признать, что определение воли как сопутствующего чувства наслаждения, определение, которое поначалу удивляет, если воспринимать его в контексте всего уже сказанного, не должно восприниматься ни как полагание определенных границ сущностному определению воли, ни как какое-то одно определение среди прочих; что оно загодя указывает на нечто, существенно принадлежащее ко всей сущностной полноте воли. Но если это так, если в нашем первом изложении мы дали набросок сущностному строению воли, тогда определение, даваемое теперь, должно вписаться в ее общий абрис.
Итак, «воление: напирающее чувство, весьма приятное!» Чувство – это способ, с помощью которого мы обнаруживаем себя в нашем отношении к сущему и тем самым одновременно в нашем отношении к самим себе; это то, каким образом мы одновременно настраиваемся на сущее, которое не есть мы, и на сущее, которое есть мы сами. В чувстве раскрывается и остается открытым то состояние, в котором мы со-стоим в отношениях к вещам, к самим себе и к окружающим нас людям. Чувство само по себе есть такое открытое себе самому состояние, в котором, так сказать, простирается наше существование. Человек – не существо, которое мыслит и вдобавок волит, причем так, что потом к мышлению и волению присоединяются еще и чувства (для какого-либо приукрашивания или усугубления ненависти): чувство наличествует изначально, но так, что ему сопринадлежат (mitgehören) мышление и воление. Теперь важно лишь понять, что чувство имеет свойство раскрываться и сохранять состояние открытости (Offenhalten), и поэтому, в зависимости от его вида, оно также обладает свойством сокрытия (Verschlieβen).
Однако если воля есть за-пределы-себя-воление (Über sich-hinaus-Wollen), тогда в этом «за-пределы-себя» воля не просто забывает о себе, но вбирает себя в воление. Волящий волит себя вглубь своей воли, и это означает, что в волении является само воление и тем самым единство волящего и волимого. В существе воли, в раз-решимости заключается то, что воля сама раскрывает себя, и, стало быть, не только через какое-либо привходящее действие, через наблюдение за процессом проявления воли и последующим размышлением по этому поводу: воля сама обладает характером раскрывающей открытости. Любое проницательное самонаблюдение и анализ никогда не обнаруживают нас самих, нашу самость и характер ее существования. В волении же, равно как и в неволении (Nichtwollen) мы выводим себя на свет, причем так, что он сам впервые загорается через это воление. Воление – это всегда принесение-себя-к-себе-самому (Sich-zu-sich-selbst-bringen) и тем самым пребывание, самонахождение, (Sich-befinden) в самозабвении (Über-sich-hinweg), удерживание-себя (Sichhalten) в состоянии влечения от чего-либо и к чему-либо (von etwas weg zu etwas hin). Поэтому воля имеет характер чувства, открытости состояния, причем здесь, в момент воления, в момент забвения памятования о себе, это состояние предстает как неодолимое влечение. Поэтому волю можно понимать как «влекущее чувство». Она представляет собой не только чувство чего-то влекущего, но есть само влекущее и даже «весьма приятное». То, что раскрывается в воле – само воление как раз-решимость – приятно тому, кому оно раскрывается, то есть самому волящему. В волении мы встречаемся с самими собой, каковы мы есть на самом деле. Только в самой воле мы улавливаем себя в своем сокровеннейшем существе. Волящий как таковой есть волящий-за-пределы-себя; в волении мы познаем себя как самих себя превосходящие; господство-над, достигнутое тем или иным образом, становится ощутимым; наслаждение наделяет нас уже достигнутой и возрастающей властью к познанию. Поэтому Ницше и говорит о «сознаваемости различия».