Когда Химич рассматривал этого человека со стороны, он определял, как за годы непосильного труда руки его удлинились сантиметров на пять и висели, почти доставая колена. Сдвинувшиеся вперёд плечи сжимали впалую грудь. Голова его тоже была низко наклонена, казалось, тонкая шея не выдержит тяжести и уронит на грудь. Химич в лице этого труженика узнавал свою мать. Такую же несчастную, работающую и за себя, и за многих лодырей и дармоедов.
За честный труд фотография Пидопрыгоры постоянно висела на доске почёта. Его ежегодно по нескольку раз премировали. На собраниях ставили в пример другим. И он на похвалу отвечал титаническим старанием. Куда бы его ни послали, на какую бы работу его не поставили, он безропотно шёл и делал как можно больше, как умел, и столько, сколько позволяли его силы и время.
Однажды Пидопрыгора возвратился с работы в полночь, со второй смены. Морозов уже не было. Но после весеннего холодного дождя и сильного ветра в хлопчатобумажной одежде он сильно продрог. Портянки и лапти его, в которых он трудился, были изношены и промокли насквозь. В общежитии была специальная комната, где рабочие сушили лапти и одежду. В ту ночь почему-то в сушилке было также мокро и сыро, как и на улице.
– Що ж тепер робыты? – затосковал Иван. – Завтра я повынен выходыть на роботу, з першою зминою, – вспоминал он наказ прораба.
– Як же я буду працюваты в такому мокрому одягу? – спрашивал себя честный труженик.
Все спали. Он вспомнил вчерашнюю беседу какого-то агитатора, расхвалившего счастливую зажиточную жизнь рабочих. Он сел на стул, стоявший рядом с его кроватью, поднял голову: перед ним на расстоянии трёх метров висел в тяжёлой раме портрет, исполненный в полный рост маслом. В общежитии это было пятое по счёту изображение нашего вождя, друга, отца и учителя. Пидопрыгора принялся его рассматривать, точно никогда не видел. Затем энергично встал, подошёл к портрету, начал с ним разговор:
– Чоботы то на тоби яки? А костюм – розшытый та розмалёваный. Тобто ты не чоловик, а дивчына. А у нас робитныкив добрых онучив немае. Ты не знаеш, як мы живымо? На, подывысь! – он поднял грязную голую ногу, выругался нецензурно, что бывало с ним очень редко. Под портретом была отопительная батарея. Иван положил на неё свои холодные руки. Батарея была чуточку тёплой. Он быстро пошёл в холодную сушилку, взял лапти и портянки. Лапти он повесил прямо на портрет, а портянки повесил на нижние гвозди, поддерживавшие раму портрета. Не раздеваясь, лёг на койку и натянул на голову солдатское одеяло.