Он был высок, пропорционального телосложения. Чёрные брови и вьющиеся волосы дополняли приятную внешность. Недурные манеры вежливого обращения с дамами делали его обаятельным, располагающим к себе. Женщинам он нравился. На службе он становился совсем другим. Густые и широкие брови его почти всегда были нахмуренными. Карие глаза недовольно и зло сверлили всякого, кто сидел перед ним. Неизвестно от каких причин у него временами сжимались челюсти, искривлялся рот и часто скрипели зубы.
По малейшему недовольству он спускал трёхэтажную нецензурную брань. По пустякам он волю своим рукам не давал. Он бил обречённых методически и так изощрённо, что жертва теряла сознание тот час.
Грабченко был женат. Жена растила дочь. В то лето она с дочерью четвёртый месяц проживала у родителей в Мелитополе. Семейная жизнь супругов Грабченко была непрочной, с глубокими изъянами, хотя и жила в материальном достатке.
Грабченко имели двухкомнатную квартиру, со вкусом обставленную дорогой мебелью. Причиной частых семейных ссор было поведение главы семьи. По любым пустякам он из нежного и любящего мужа и отца превращался в брюзжащего, деспотичного и всем и всеми недовольного человека.
Особенностью следственной практики старшего лейтенанта Грабченко было умение в разговоре с подследственным выявлять, с кем последний дружил, кого обожал, кого ненавидел и почему. За два часа он мог изучить все связи и взаимоотношения подследственного со всеми близкими и далёкими знакомыми ему людьми и родственниками.
В своей следственной практике Грабченко не опирался на улики, нет. Зачем? Да он и не понимал, что значит «уличить виновного в преступлении». Он обычно ссылался на уже якобы сказанное раньше подследственным или кем-то из людей, авторитет которых является безукоризненным. Его любимое изречение: «Вчера (или несколько минут назад) ты говорил так, а теперь уже передумал». Он доставал из ящика своего стола пучок полевого кабеля, собранного, как собирают бельевые верёвки, поднимался всей своей могучей фигурой из-за стола и с бычьей силой опускал на голову и спину сидевшего перед ним подследственного.
Грабченко придумал горбатый стул. Сидение у горбатого стула к середине плавно поднималось, образуя сантиметров в пять-шесть горб. Никто из жертв более пятнадцати-двадцати часов сидеть на таком стуле не мог: терял сознание. Когда подследственный, сидя на горбатом стуле, двигался вправо или влево, чтобы облегчить боль запечатанного гузна, Грабченко неистово орал: