– Этому не надо. Всё равно скоро умрёт.
Когда подошёл зенитчик, «Удав» выпрямился во весь свой 180-сантиметровый рост. От удивления позабыл закрыть рот. Смотрел на Химича с завистью и жадно.
– Вот ты бы мне подошёл, – прошептал он еле слышно и так, чтобы слышали арестанты и не слышали отошедшие в сторону надзиратели, говорившие о чём-то своём.
Химич тоже выпрямился и с любопытством начал рассматривать приятной наружности атлетического телосложения ни в детстве, ни в юности, ни в молодости не угнетавшегося физическим трудом; стройного, физически сильного и ловкого человека. Только глаза у него были прищуренными и, вероятно, никогда не испытывали смущения, оставались малоподвижными, не знающими ни скромности, ни стыда. Они блестели из-под густых бровей хищно и целеустремлённо. Вместе со вжимавшимся временами подбородком предупреждали, что «Удав» готовится наброситься и станет безжалостно четвертовать. Химичу он влил два черпака одних кореньев и свекольной ботвы, с которой попало и несколько кусочков картошки. Когда Химич перенёс свою миску к кастрюле с кашей, «Удав» ещё ему добавил полчерпака и от подростка-воришки потребовал:
– Две!
Химич, получив одну ложку каши, сделал рывок отойти. Его мучила совесть получать лишнее.
– Ты что! – точно змеиное шипенье вырвалось из уст надменного и грозного преступника.
От отвращения бывший командир батареи уже не мог смотреть на человека, который не только своими действиями, но и своим присутствием унижал и оскорблял всех, кто не потерял человеческого достоинства. Когда захлопнулась дверь камеры, Химич отобрал из своей миски часть баланды и добавил Чечелашвили и Мстибовскому.
Точно так же «Удав» разливал еду и по другим камерам, оскорбляя одних и делая видимость уважения и сочувствия и уважения к другим.