Адерин не знает, сколько сидит там, на полу, разглядывая собственные колени и слушая, как вокруг нее – и над ней тоже – шумят фейри. Как бал продолжается, словно одна рухнувшая в одночасье жизнь не стоит ничего. Словно то, что с ней случилось – это лишь мелочь, которая совсем не стоит того, чтобы забывать о празднике.
Даже госпожа Флорис ничего ей не говорит и не приказывает, наоборот, кажется, что она забыла о ней, как забывают о жуке, которого втоптали в грязь.
И Адерин молчит, осторожно дышит и пытается думать.
Пытается не ненавидеть ни себя, слишком глупую, чтобы понять – она в деревне никому не нужна, ни всех тех, кого считала если уж не друзьями, то хотя бы своими. За то, что ее бросили.
Она даже не может отомстить им всем, взять эту месть из протянутых рук госпожи Флорис и позволить ей гореть, пока не останется ничего.
Бал над ней замолкает, пока не прекращается. Адерин видит краем глаза уходящие вдаль ноги, слышит хлопки дверей и прощания – не важно, она не собирается вставать сейчас, и ей все равно не приказали.
Она хочет сейчас провалиться сквозь пол и прекратить существовать, пока мир снова не станет нормальным. Таким, каким она его помнит, где есть ожидание конца срока службы и мечты о доме.
О доме, которого у нее на самом деле давно уже нет.
А потом чья-то рука внезапно касается ее открытого плеча. Адерин вздрагивает, потому что даже не услышала шагов, и резко вскидывает голову, чтобы столкнуться взглядом с сияющими – по-настоящему, странным мягким светом – голубыми глазами фейри.
На ней нет маски, но Адерин в любом случае не узнает ее.
Фейри слегка улыбается, но не зло, не хищно, а странно мягко и говорит:
– Не хочешь заключить сделку?
Адерин удивленно моргает. Слова ей знакомы, слишком знакомы, но смысл медленно ускользает, потому что такого быть не может. Эта фейри предлагает ей сделку? Сейчас, сразу после того, как стало ясно, что Адерин теперь рабыня госпожи Флорис навечно?
Разве можно заключать больше одной сделки? В конце концов, то, что связывает сейчас Адерин по рукам и ногам, определенно является сделкой, пусть и заключенной не ей самой. Ее сделка скорее последствие чужих ошибочных – или не совсем – решений.
Фейри опускается рядом с ней на колени одним легким, грациозным движением, словно ее совершенно не заботит чистота ее платья, а оно определенно дорогое, нежно-голубое, под цвет глаз, расшитое блестящими на свету крошечными камешками, похожими на замороженные слезы или осколки стекла, и серебряными нитями.