– Куда мы идём? – вдруг хмуро спросил Неждан, смотря то ли себе под ноги, то ли на бурое пятно расползшейся на рубахе крови.
Парамон не остановился. Мерно вышагивая, опираясь на посох с крестом и даже не обернувшись, ответил:
– Сейчас во Владимир-городец, что строят на реке Клязьме по приказу князя Владимира на месте мерянского селища. Он – воин.
– Ты оставишь меня ему?
– А ты ему нужен? – спросил, перешагивая лужу, Парамон. – Или ты хочешь вернуться?
Неждан молчал. Голова тупо болела, саднило нос, хотелось есть или сесть на пригорке и не двигаться. Зачем, зачем он ушёл от отца, от матери – той единственной во всём свете, что была к нему добра?! От тёплого треска берёзового полена в очаге, от знакомых шорохов, от нивы, от взгляда Белянки?! Чтобы найти давящую, сейчас чужую железную тяжесть меча? Побои, промозглый холод и прямую тёмную спину перед собой, всегда двигающуюся впереди! Зачем?!
– Владимир – konungr[41] Руси. Tryggvi Óláfsson – konungr Vingulḿrk[42] воспитывался в его доме в Holmgarðr[43]. Ты ему нужен? Ты ему нужен? – повысив голос, раздельно спросил Парамон.
– Не знаю, – буркнул Неждан, переложив всё ещё завёрнутый тяжёлый меч на другое плечо.
– Всякому konungr нужны слава, власть и серебро, чтобы сделать ещё больше славы, власти и серебра. Ты ему не нужен. Ты нужен на этой земле Богу. Запомни. Хочешь вернуться? Куда? Это всё твоя земля. Это помни. Из Руси ты не выходил. Или все-таки не по силам судьба?
Раньше, чем увидеть Владимир-городец, Неждан увидел дымы. Много дымов, сплетающихся в относимое ветром сизое, как мокрый голубь, облако.
Тропа вильнула на разъезженную дорогу. В колеях стояла вода. Приостановленное зимой строительство возобновилось, и теперь к поднимающимся в небо дымам на подводах везли срубленные в мороз брёвна.
Брат Парамон объяснил, когда в каждом всаднике Неждан пытался углядеть князя Владимира, что тот далеко, в Киеве. А здесь только нарочитый боярин[44], но и того на дороге нет.
Неждан дивился: как мог строить стены и вежи[45] человек, которого здесь даже не было… Как по его воле могли понукать возничие лошадёнок, тюкали топоры плотников, копались ямы, шли с коромыслами бабы, варились похлёбки. За буро-синей полосой реки темнели пашни и дым, дым поднимался от огней, зажжённых не княжьими руками, а только его словом. Даже воины, с железным бряцанием проезжавшие мимо с топорами, щитами, в стёганых безрукавках с заклёпками, каждый из которых сам мог изъявить любую свою волю, были в руке князя…