– Как ты себя чувствуешь? – осведомилась Первая Матерь.
– Да так, – отвечала Заря устало и безразлично. – Снилось всякое.
Она встала с кровати, беспардонно прошла прямо сквозь толпу ошалевших, удивленных зевак, добралась до общей кухни, вмиг умяла половину пирога с ягодами и вернулась обратно в кровать, по-прежнему не обращая никакого внимания на всеобщий, по ее же поводу, переполох. Не было сомнений: снова спит, но на сей раз – безо всякого беспокойства.
Знахарь уже ворчливо затянул, что вот-де поэтому и не надо раньше времени, Вторая Матерь не преминула заметить силу Молитвы, и только Первая, рассудив правильно, прогнала всех собравшихся вон. К вечеру этого же дня следы внезапной лихорадки можно было найти только на опаленных ночью простынях, сама девочка утверждала, что ничего и не почувствовала, а в памяти жителей деревни хворь Зари осталась только как пугающее, но быстро и удачно разрешившееся происшествие.
Но через сорок четыре дня болезнь проявила себя вновь, еще пуще прежнего.
От жара Зари дымилась древесина в избе и самопроизвольно зажигались фитили свечей, ее внутренний пламень уже не позволял держаться к ней хоть сколько-нибудь близко, а простыни горели и скукоживались, как подброшенная в костер кора, впрочем, совсем не повреждая кожу самой девочки. К полуночи Заря вновь начала бредить. Матери сокрушались: одним разом беда не обошлась, а Знахарь, не без причины, поминал нечистого. Держа в уме прошлую оказию, с кровопусканием не спешили, и точно: спустя сутки болезнь снова разрешилась сама собой, Заря выглядела усталой и показывала неуемный аппетит, но ничего помимо этого. Как следует выспавшись, Заря пошла играть к реке, никак не напомнив себя болезную.
И еще через полтора месяца лихорадка повторилась, и снова воздух вокруг горел, горела в нем Заря, а взрослые безропотно и ошарашенно наблюдали, не в силах чем-либо помочь рыжеволосой девочке. Здесь, на третий раз, Знахарь и распознал срок – ровно сорок четыре дня, приступ длился около суток, на половине пути Заря становилась беспокойной в бреду. Ничего до и ничего после, кроме голода и утомления, вполне естественных после жара. Он зарылся в книгах и трудах по медицине и врачеванию, проштудировал все, что было написано его предшественниками, но не нашел ни строчки хотя бы отдаленно похожего. Знахарь видел в хвори девочки систему, и эта система доказывала природное начало, но его беспокоило одно: при таком жаре живое должно умереть, но Заря не умирала. Что остается? Божественное или демоническое? Божественное ли?