После инспекции Глафира Васильевна устраивалась на подоконнике. Там, где солнце ложилось тёплым пятном на деревянный подоконник, а за стеклом кипела жизнь: неслись машины, спешили люди, падали листья или снег – в зависимости от капризов московской погоды. Она наблюдала за этим, как зритель в театре – снисходительно, с лёгкой кошачьей иронией. Иногда её ухо дёргалось, улавливая шум ворон за окном, иногда лапа невольно тянулась к стеклу, пытаясь поймать пролетающий снежинку.
А вечером, когда в квартире зажигали лампу с абажуром, отбрасывающим тёплые круги на стены, Глафира Васильевна возвращалась к хозяйке. Ложилась рядом, мурлыкала что-то нежное, будто говорила: «Вот и ещё один день прожит правильно». И казалось, что в этом старом доме, где время текло медленнее, чем за его стенами, именно она, Глафира Васильевна, была тем самым тёплым уголком души, который не менялся, несмотря ни на что.
Завтра начнётся новый день. И она снова проверит фарфоровых слоников, обнюхает чемодан, поймает солнечный луч на паркете. Потому что в этом и есть её главная работа – хранить этот дом, этот островок покоя, где даже время знает, что нужно идти чуть медленнее.
В каждой семье есть такие вещи, которые знают о своих хозяевах чуть больше. На днях я побывал в гостях у Глафиры Васильевны, та, что живет где-то в центре Москвы на Садовом, и вживую увидел всё то, что она оберегает.
Моё внимание поразил один из предметов мебели. Это не сундук с сокровищами, не старинный комод, а обычная, на первый взгляд, «горка» – стеллаж с полками, на которых живут вещи, помнящие ещё, наверное, первое новоселье своих хозяев.
Шкаф стоит в углу гостиной, и если присмотреться, каждая его полка – как страница семейной летописи. Вот хрустальная конфетница с чуть потускневшими гранями. Когда-то в ней лежали карамельки, которые дедушка Веры, хозяйки этого дома, привозил с работы, и она тайком брала по штучке, пока дедушка не видит. А вот фарфоровая вазочка с нежными ромашками – её подарили бабушке на свадьбу, и она всегда стояла на самом видном месте в доме, даже когда в ней не было цветов.