Жаль, мой талант во взяточничестве нельзя было перенести на общение с девушками. Впрочем, стоит заметить, что на технических факультетах их не так уж и много, и в большинстве своем девушки были весьма специфические – выпускницы математических интернатов и школ, вышедшие замуж за учебники аналитической геометрии.
По плохо освещенным, давящим коридорам ходила легенда о студентке, что однажды решила выучить весь сборник формул, всю книжку из 350 страниц. У нее это получилось, но она сошла с ума.
Университет находился недалеко от моего дома, и какой-то веселой студенческой жизни – или о чем там еще вспоминают старики? – у меня не было. Да и что можно о нем сказать, если место, куда мы ходили обедать, студенты между собой называли «мавзолей»?
* * *
Весточку от Эли принесла моя тетя, побывавшая в Анапе с мужем. Они случайно встретили ее на улице, и Эля сказала ей: «Когда начинается дождь, я вспоминаю Глеба». Этого упоминания мне хватило, чтобы наполнить счастьем целый день безликого, но холодного сентября.
В один из вечеров я гулял с органистом Мишей. Я вспоминал Элю, а он рассуждал о красоте человеческой, говорил, что она – проклятье и гадость невозможная. Он мог бы претендовать на объективность, если бы сам не обладал весьма спорной внешностью. Иногда он переключался на предмет своей любовной одержимости, но использовал слово «человек», что выдавало в нем любителя мужчин.
Мой добрый младший брат как-то предположил, что Миша – из породы тех людей, которые становятся красавцами к старости.
Когда мы дошли до кирхи, он ловко отключил сигнализацию и пригласил подняться на второй этаж, где стоял орган. Я не успел даже дойти до него, как Миша обрушился на инструмент, воскрешая песню трех мушкетеров о дружбе.
Уж не знаю, сколько в его исполнении было иронии, намека или чего-то еще, но играл он гениально. Я же думал о том, что Эля идеально выбрала время для своего появления и исчезновения.
Она, наверное, и не догадывалась, что застала один из самых комфортных сезонов у нас дома – с уютными вечерами, яркими кострами и песнями под баян.
Когда наступали холода, котел включали не сразу: в начале было принято не замечать понижение температуры. Это считалось дурным тоном. Просто каждое утро возникал новый парад чудовищ. Бабушка могла выйти из своей спальни в собачьей шкуре и шортах поверх штанов, кто-то, борясь с утренним окоченением, судорожно находил халат с начесом, впитавший все запахи дома за время полугодичной ссылки, кто-то мастерил из чего попало утеплительный клобук на голове (который мог потом сигануть в утреннюю кашу). Откуда-то доставались новогодние носки с выпуклыми оленями на пальцах и носились вместе со шлепками (тапки их не вмещали). Перед завтраком папа, глядя в пол, начинал разминать конечности, стыдливо пряча пар изо рта, а дядя, ответственный за котел, будто не замечал красноречивых взглядов женщин.