Степан Фомич немного успокоился, вошёл в лабораторию, отключил красный свет и раздвинул тяжёлые маскировочные шторы на окнах. Через стекло ослепило его солнце. Июньский день стоял в разгаре. Небо чистым голубым полотном застелило что-то там наверху, и по центру его плавился громадный шар, окружённый ободом пожара. Ельников положил ещё не высохший до конца снимок на широкий, жёлтый от солнца, подоконник и досконально разглядывал фотографию вернувшимися на место умными глазами. Так он простоял, водя зрачками по всем точкам фото, наверное, долго, пока его снова не разбудил звонок, но уже не телефонный, а входной.
На пороге фотолаборатории оказался давнишний товарищ Ельникова, тоже профессор с именем, но не с такой фартовой судьбой учёного, какая была у Ельникова.
– Графинчик, погляди, – таинственным шёпотом, как змий, прозвучал Степан Фомич, – получилось!
Надо отметить, что Ельников не виделся со своим другом вот уже четыре года, с того самого момента, когда друг, ни больше ни меньше, предал профессора Ельникова: Графинчик отказался от совместной с ним работы, уверовав в бесперспективность, а главное, в абсурдность Ельниковских идей. Но сейчас несмотря на то, что Графинчик в своё время струсил, Степан Фомич говорил с ним так запросто, будто предательства и разобщённости между ними никогда не было. Многие годы взаимной тишины исчезли сами собой, стянулись до минимума времени, словно оба учёных мужа только вчера расстались после очередного спора и вновь встретились на следующий день, – ночь стёрла все недопонимания и противоречия.
Графинчик (таковым было студенческое прозвище профессора, имеющего разношёрстное имя – Евграфий Апполинарьевич Графф) поднял фотографию к выпуклому носу, на котором в дорогой английской оправе восседали крупные очки. Изучал он её в молчании, скрупулёзно, несколько минут, в течение которых шевелились его брови – хмурились, расправлялись, вскидывались и возвращались в исходное положение, – потом снял с носа английскую оправу и победно, будто открытие принадлежало ему самому, посмотрел в лицо Ельникову. Степан Фомич понял, что опыт удался.
– И что теперь? Куда ты с этим? – недоумённо спросил Евграфий.
– Теперь я смогу не только выдвигать гипотезы, но делать научные выводы, – примитивно-буднично ответил Ельников. – Благодаря изобретённому мной аппарату, я смогу подтверждать выводы видимыми доказательствами. А эти историки и представители смежных балабольских наук мне спасибо скажут! Они не только будут предполагать, как складывались исторические события, Графинчик, они (и мы, конечно) увидят их собственными глазами, как наяву, как киноленту из стоп-кадров. Мы проникнем в прошлое! – распалялся Ельников.