Критики же говорили, что его работы сумбурны и противоречивы, что автору не только не хватает опыта, но и его идеи не новы. Остин по началу не принимал критику близко к сердцу, будучи абсолютно уверенным в своем творчестве. Однако, сравнение его последней работы с дешевым бульварным романом и колоссальный провал продаж выбили мистера Фарелла из колеи.
Остин писал о том, чего не знал, но очень пытался вообразить. Героями его историй становились или искаженные отражения его знакомых, или же он сам, чего он нисколько не скрывал. Прототипами написанных им женщин часто становилась мать, вот только ее мягкость Остин превращал в неописуемый инфантилизм, который мог понравиться лишь самым романтичным натурам, романтизм которых граничил с глупостью. Себя же мистер Фарелл выставлял в лучшем свете, приписывая себе черты, редко сочетающиеся в одном человеке. Таким образом, он был чрезвычайно отважным и резким, но в то же время ранимым и чутким, говорил о высокой морали, после чего не скупился на любовные связи, словом, был воплощением того, кем хочет казаться человек, запертый в четырех стенах и прикованный к печатной машинке. Несмотря на обилие написанных им рассказов и немаленький писательский опыт, Остин был абсолютно лишен какого-либо литературного таланта. Он писал скучно и однообразно, не имея своего стиля, он, вдохновляясь новым прочитанным произведением, заимствовал слог оттуда, и тогда его произведения становились сносными или даже неплохими. Но спустя несколько дней запал проходил, и его рукописи вновь обретали посредственный и нелепый вид. Книги мистера Фарелла представляли собой хаотичное и нелепое собрание его мыслей, криво сшитых в единое пестрое полотно, которое он искренне считал воплощением своей гениальности.
Прямолинейные заявления критиков разрушали образ, который он сам себе создал, и от осознания своей мелочности и бесталанности мистер Фарелл приходил в ужас. Он перечитывал свои книги вновь и вновь, сам себя убеждая в том, что читатели правы, и, что, как писатель, он полное ничтожество. В одночастье у него открылись глаза на то, что его склонности к литературе недостаточно для создания чего-то по-настоящему стоящего, гением ему никогда не стать, и он, возвышавший себя над другими второсортными авторами, на самом деле был им подобен. Несколько лет своей жизни, которые он посвятил литературе, теперь казались ему напрасно прожитыми и лишенными всякого смысла.