Бог заходит ко мне нечасто, всегда ночами,
Мы не так давно – пару Вечностей – с ним знакомы.
Он приносит мне сигарет, поесть, шоколадку к чаю.
Он обычный, живой – как о чём-то просить такого?
Хотя просьб, как всегда, немерено – был бы повод,
Я стараюсь не жаловаться, не клянчить,
Но иногда, когда нам с ним особенно коньяково,
Я говорю о том, что особенно много значит.
«Вот, – говорю, – смотри, Всемогущий, ведь нас не любят,
Так, чтоб по-настоящему, ни единый.
В сравнении со всем прочим такие мысли нелепы в кубе,
Но ведь так хочется, чёрт возьми, чтоб любили!
Те, кто ещё пытается, – страшно бесят,
Слабость у них во главе угла, и никак не сдвинешь,
Топчутся, как бараны на новом месте,
Подобострастно сидят у ног, пока ты изучаешь идиш,
Сочиняешь симфонии, пьёшь, постигаешь Дао,
Как-то пытаешься стать хоть немного лучше…
Они носят мне вина, таскают меня по барам —
Всё это выглядит пошло и очень скучно.
Есть и другие, но там о любви – ни слова,
До этих, пожалуй, мне, в принципе, не подняться,
От них за версту веет мудростью и покоем,
Я на их фоне кажусь заводным паяцем.
Меня неизменно тянет к таким безумным,
Хочется хоть прикоснуться к их тихой силе,
Я перед ними обычно сникаю, молчу, пасую,
Слова их всегда безыскусны, просты, а стихи – красивы…
Знаешь, Бессмертный, мне тоже бы так хотелось:
Чтоб если о лете – то строчки пропахли мёдом,
Чтоб если о воле – то слышно, как гнётся вереск
От ветра в родной степи, в трёх часах полёта,
Чтоб если закат – то багровым слепит и тает,
Чтоб если о Боге – то Ты справедлив и вечен…
Но слов, как всегда, мучительно не хватает.
Знаешь, Бесплотный… В душе моей столько трещин,
Что я до сих пор удивляюсь, как она тлеет…»
Так я свергаюсь в жалобы, грею эго,
Бог молча слушает, даже, пожалуй, верит,
Так, как никто иной не верует в человека.
В душном моём мирке Бог бывает довольно редко,
Но от его визитов мне чуть светлее,
Мы с ним судачим взатяг у меня на лестничной клетке,
Значит, когда он уйдёт, я ещё протяну с неделю.