Метаморфозы пустоты - страница 7

Шрифт

Интервал

затвердевший сугроб и, как пластик, хрустит.

Я потомок страны, что всегда холодна,

вспоминаю пальто как предмет вне ума,

как две лыжи плывут, как по во́лнам – доска,

как даёт седину, замерзая, река.

Мне мерещится снег в раскалённых песках.

Худоба от берёз у мулаток, глаза

как полярная ночь, что стучится в тебя

пустотой монохрома, что даже ходьба

больше выглядит как не движение, а

состояние смерти в кошмарах. Я

перестал ночью вздрагивать от новостей,

но привычку шептать, как огрызки корней,

не стереть. Так, язык, отвергая свободу слов,

повинуется страху, как битый зверь,

как стена, где отсутствует выход в дверь.

Я – корабль, дрейфующий без парусов,

проплываю по улицам. Зелень здесь,

как густая мочалка под платьями дев.

Небоскрёбы как символ, во что прогресс

превращает болота и жидкий рельеф.

Море рвёт горизонт языком-волной.

Облака топят небо, как глаз – бельмо.

Жизнь лишь точка в моменте, за ней – ничто.

Я блуждаю, как дух, в темноте бардо.

Птицы

Птица летит высоко, разбиваясь о тучу,

как пуля шальная дырявя её, и дальше,

тут птиц очень много, как будто из всех оружий

прицелились разом, телами из перьев, как сталью,

стреляя в какую-то вечность, что уплывает, невинность.

Там, наверху, чистота синевы и свобода,

шов горизонта всё делит на две половины,

здесь – суета, метаморфозы, что-то,

что есть мимолётный пожар. Что там каркают птицы?

Они существуют как будто на самой границе

того, что есть время и что есть отсутствие. Знаешь,

для неба Москва и Нью-Йорк – это мусоросвалки,

мы просто печатаем мусор и стаей на стаю

воюем за мусор, и верим, что всё здесь наше.

А птицы кричат. Их крик – это, может быть, нам? И

солнце мигает, как светофор, ночами и днями.

Все говорят. Звук без структуры. Лают.

Гребнем кусты расчленяет горячий ветер.

Время вместит только то, что успел отмерить.

Небо висит. Птицы кричат. Их стаи

падают в тучи, как буквы секретов в шредер.

Увертюра северной грусти и красоты

Ржавая бахрома солнечного луча

скулу дырявит, в ней будто дымит свеча.

Бледный, как ландыш, цвет северной пустоты,

будто бы пожелтел, цвет такой, что грустить

хочется, но нельзя, это когда тебя

придумывают без тебя – участь как у раба,

но ты ей покорно рад. Бьёт телевизор в глаз,

цвет изменяя их, будто луч метастаз.

Всё, чего не коснись, имеет их ржавый свет.

В северной красоте главное – чёрный цвет.

Следующая страница